Воскресшая душа
Шрифт:
– Послушайте, – пролепетал граф, – у меня ничего нет… Все у жены…
– Вот оно как у вас!… По-благородному, стало быть? Да это ничего. У жены для меня и возьми.
– Не могу, не могу я… – уже прорыдал Нейгоф.
– Отчего не можешь? Наличными не имеешь, векселек подмахни! Я – добрый: подожду.
Словно какая-то сила метнула Нейгофа, и он упал на колени к ногам Коноплянкина, восклицая:
– Сергей Федорович! Пожалейте, пощадите!… Я никого не убивал, ни Козодоева, никого… Клянусь вам в том… Не лишайте меня счастья, пощадите…
–
– Ведь я же не виновен ни в чем, ни в чем! – выкрикивал в исступлении граф. – Вам грех клеветать на невинного!… Грех, грех! Пощадите! Я не убивал Козодоева, я только толкнул его…
– Вот то-то и дело, что толкнул… Толчок толчку рознь. Как толкнуть!… Ты старика толкнул, а он и преставился… Ну, кончай, что ли, дело.
– Сколько нужно? Скажите! Я постараюсь дать!… Не губите только, не говорите ничего жене…
Неслышно вошедшая в гостиную Софья с удивлением смотрела на коленопреклоненного мужа и на совершенно незнакомого ей человека.
– Граф, что значит эта сцена? – спросила она.
XXII
Увидав жену, Нейгоф вскочил.
– Софья! – вскрикнул он, протягивая к ней руки.
– Я вас спрашиваю, граф, что значит эта сцена? – повторила Софья, выступая вперед. – Кто это?
Нейгоф молчал. Коноплянкин тоже был смущен.
– Мы, ваше сиятельство, – забормотал он, поднимаясь с кресла, – вот к ним, к супругу вашему, по делу…
Он сразу почувствовал в молодой женщине силу, и недавняя наглость в нем сразу исчезла.
– Кто этот человек? – не слушая его, спросила графиня мужа. – Зачем вы стояли перед ним на коленях? Что значат ваши слезы? Фи, граф! Как вам не стыдно?
Михаил Андреевич по-прежнему безмолвствовал. Он не мог говорить – его горло было сжато, как клещами.
– Хорошо! – нахмурила брови Софья. – Вы не отвечаете?… Кто вы такой и что вам здесь нужно? – обратилась она к Сергею Федоровичу.
– Коноплянкин я… Чайная у меня на пустырях около кобрановских огородов, где их сиятельство в босяках изволили пребывать…
– Вот что! – еще более нахмурилась Софья. – Теперь я кое-что начинаю понимать… Граф, вы расстроены! Пройдите к себе и предоставьте мне поговорить с этим… человеком…
– Софья, клянусь! – воскликнул Нейгоф. – Он клевещет… Не верь…
– Чему? – Софья вдруг рассмеялась. – Право, вы нездоровы! Идите, идите! Лягте, успокойтесь! Я провожу этого человека и приду к вам, мы объяснимся… Идите и не мешайте мне… – Она взяла мужа под руку и повела его к внутренним дверям. – Как вы дрожите, Михаил! – заметила она. – Разве так можно? Идите! – и Софья слегка толкнула мужа за дверь.
Нейгоф безвольно подчинился.
– А теперь я с вами поговорю, господин Коноплянкин, – сказала Софья, возвращаясь к креслу. – Что же вам нужно от графа? Зачем вы пришли?
– Насчет деньжонок, ваше сиятельство… деньжонок у их сиятельства попросить на бедноту
– Денег? Каких? Граф вам что-нибудь должен?
– Никак нет-с.
– Так что же вы? Удивляюсь графу, почему он принял вас…
– Не только приняли-с, а еще на коленочках предо мною стояли…
– Удивляюсь! – пожала плечами Софья.
– Мало того что на коленках стояли, – невозмутимо продолжал овладевший собой Коноплянкин, – а плакали. Да еще как! „Не губи, – говорят, – друг мой, Сергей Федорович, по гроб жизни этого не забуду“!
– Чего „этого“? – сурово спросила Софья.
– А вот того самого, что, значит, я не выдал их… полиции, примерно сказать, а не то и самому господину прокурору…
Софья звонко рассмеялась.
– Вы шутник, господин Коноплянкин. Зачем мой муж понадобился полиции?
– Никак нет, ваше сиятельство, не шучу я! Помилуйте-с, до шуток ли? Удивительно мне, как это вы знать не изволите, что вашего супруга вот уже сколько времени по всему Петербургу и даже за пределами днем с фонарем ищут!
– Ищут? – удивилась графиня.
– Так точно-с, ваше сиятельство!
– Ищут и все не разыскали! Вы что-то путаете, господин Коноплянкин!
– Никак нет, истинную правду говорю. А ежели не разыскали, так потому, что доказать на графа и предать их в руки правосудия только я могу… Потому-то и прийти осмелился, и лишь с тем, что добром хотел… Мне что на его сиятельство доказывать? Какая выгода? Никакой-с! Но и молчать я тоже не могу: совесть не позволяет. Ведь должен я долг своему отечеству исполнить? Ежели ты – преступник, так тебе в тюрьме сидеть, а не среди чертогов блыкаться, кто бы ты ни был: граф, или князь, или барон какой – все едино.
– В чем же могут обвинять графа? – спросила Софья, даже не обращаясь к Сергею Федоровичу, а как бы в раздумье.
– А изволите ли видеть, когда ваш супруг Минькой Гусаром были, так ваш покойный папаша, Евгений Николаевич, господин Козодоев, велели мне разыскать его и к себе предоставить. Зачем он им понадобился – знать не могу, а так как некоторые дела мы с покойным водили, то я поручение принял и Миньку Гусара, то есть, так сказать, супруга вашего, разыскал. От меня покойный Евгений Николаевич из чайной и увез Миньку.
– Ну, так что же из всего этого следует?
– А то, что, так как ваш покойный батюшка, с позволения сказать, был убит в тот же самый вечер или ночь, то и выходит, что ухлопал его не кто иной, как Минька Гусар.
– Какие вы глупости говорите! – на этот раз несколько принужденно рассмеялась Софья. – Что вы? За кого вы нас принимаете? За младенцев, чтобы небылицами морочить?
– Какие уж тут небылицы? – вздохнул Коноплянкин. – Не до небылиц… всерьез я…
– Если так, то я могу только удивляться вашей наглости! Да как вы смели мне сказать такую нелепость! – Софья, пылающая гневом, поднялась с кресла. – Вас нужно отправить в полицию! Я сама видела графа в этот злосчастный вечер у моего покойного отца. Понимаете, любезный, я сама!