Восьмая тайна моря

Белов Михаил Прокопьевич

— Вы хотите исповеди? Исповеди не будет, — Холостов выпил остатки коньяку. — Собственно, зачем вам моя исповедь? Мы по-разному смотрим на жизнь и не поймем друг друга.

Полковник

поднялся и опять сел. Закурил.

— Я простой советский человек, — сказал он. — Много воевал, чтобы утверждать жизнь. Скажете: не ново, громкие слова… Что ж. В этом и мудрость, простая, ясная, как солнечный день, чтобы всегда утверждать жизнь. А что вы утверждаете?

Холостов вскочил:

— Оставьте, полковник. Я родился удивить мир…

Вошел Суровягин.

— Пора, Алексей Васильевич, — сказал он. — Пятый час. В темноте на рифы можно наскочить.

Холостов поднял на него блуждающие глаза.

— Позовите сюда Парыгина, — сказал он. — Я хочу на него взглянуть. Последний раз.

Суровягин вопросительно посмотрел на Еремина.

— Пригласите.

Парыгин скоро явился.

— Ты переиграл меня, мальчуган. Меня, наверное, расстреляют. Скажите, полковник, расстреляют? Впрочем, все это не имеет значения… Я дарю

тебе, мальчуган, Чака. Он верно будет служить тебе. Но ты никогда не проникнешь в его тайну. Никогда!

— Холостов, — вмешался Еремин, — где чертежи Чака? Отдайте их. Вы облегчите свою участь.

— Чертежи на острове Туманов, в моем письменном столе. Но чертежи вам не помогут.

— Ничего, Холостов. Если говорить откровенно, сейчас в Приморске работает целая комиссия ученых. Они изучают наследие Ковалева. И уж, конечно, разберутся. Россия не так бедна талантами. А теперь вставайте. Разговор продолжим в другом месте.

Они вышли из пещеры. Впереди шли Парыгин и Таня. Посредине между ними шагал Чак. Холостов рванулся было к нему, но сразу обмяк. На глазах появились слезы.

— Чак! — простонал он. — Чак!

Но робот не слышал его, и через минуту все трое растаяли в темноте.

— Не волнуйтесь, Холостов. Чак начнет новую жизнь. поверьте, настоящую жизнь умной машины…

Хабаровск. 1961–1963