Восьмой ангел
Шрифт:
Пожилой механизм с трудом, но закрылся. Не вынимая ключа из скважины, Ольга достала с балкона цинковое ведро — тоже наследство, которое каждую уборку собиралась выбросить, набрала в него воды и поставила на узкую кухонную табуретку в невеликом кармане между дверьми. Потом так же тщательно заперла внутреннюю дверь. Сначала на замок, а потом еще и вставила в ручку швабру.
Пока она была занята поисками подручного материала, баррикадированием и самообороной, мысли вращались только вокруг этих действий. Теперь же, когда укрепление цитадели было закончено и можно было передохнуть,
Значит, съемки они все же заполучили. То есть добились того, чего хотели. Стоп. Нет. Андре говорил об исходниках. Причем вполне профессионально, зная, что это такое. А раз знает, то поймет, что диск — всего лишь копия, а оригиналы остались у нее. И придет снова. Сюда или в Останкино. Скорее всего, ему без разницы, где именно и как он возьмет то, что ему нужно. То есть вполне возможно, что исходников тоже нет? Уже нет? Ведь кассеты…
Кассеты…
Ольга снова метнулась в прихожую. Замирая и умоляя всех на свете богов позволить ей открыть внутреннюю дверь бесшумно и быстро, вытащила из ручки швабру, отомкнула замок.
Невзрачный пластиковый пакетик сиротливо стоял в углу дверного кармана на цветочном горшке с сухой землей. Собираясь в последний раз на студию, как раз перед отъездом в Турцию, уже заперев дверь, Ольга вспомнила, что забыла в пиджаке пропуск и, кинувшись за ним, бросила пакет с кассетами тут, в «предбаннике». Пропуск взяла, а пакет — нет. И спохватилась уже в метро. Возвращаться, понятно, не стала. Кому в редакции без нее нужны ее кассеты?
Вот пакет тут и стоит. А тем, кто к ней приходил, конечно, и в голову не пришло порыться в мусоре, сваленном между дверьми…
Что делать? Позвонить шефу? Кому-нибудь из друзей, чтобы приехали к ней на ночь? И что сказать? Что на углу стола нет пыли? И куда-то задевалась сидишка? Ее просто сочтут за сумасшедшую…
Кто поверит, что у нее украли мурманские съемки? Что там? Камни? Рассуждения ученых? Пейзажи Кольской тундры? Значит, придется все рассказать про тайный оккультный орден, про обряд в пещере, про то, что мурманский «генералитет» состоит в тайном нацистском обществе? Без единого доказательства…
Во-первых, вряд ли поверят, а во-вторых, она просто не имеет права впутывать в эту историю посторонних. Вот сделает программу, покажет ее, снимет в ней Макса, как свидетеля. Тогда… Тогда уже никто не посмеет ей угрожать. Тайное, ставшее явным, повод для осмыслений, а не для угроз. Значит, тактика, которую она определила для себя в Турции, — единственно правильная: как можно быстрее сделать программу. Она даже не станет ждать времени планового выхода. Она даст ее в эфир в этом месяце. Ей не откажут. Ни разу не отказывали. Уж что-что, а журналистская репутация у Ольги Славиной была отменной!
Глава 4
Утро только-только начинало разгораться, небо над головой пребывало еще в густо-фиолетовой дреме, но на востоке из-под темной
Дожидаясь микроавтобуса, который, как сказал хозяин отеля, заедет еще до рассвета за двумя туристами-англичанами, чтобы везти их в Мопти, Макс снова попробовал позвонить Ольге и Моду. И снова — безрезультатно.
Ну ладно, к Ольге не пробиться, хотя, Анталия — не Москва, не так уж и далеко. А вот почему Моду не отвечает? Неужто не стал его дожидаться и один рванул к догонам? Вряд ли. Скорее всего, просто проблемы со связью. В Мали это запросто.
Англичане, пожилая чопорная чета, едва кивнув Барту, забрались внутрь микроавтобуса и тут же устроились подремать, решив, видно, добрать по пути те часы сна, которыми пожертвовали ради раннего подъема. Макс же устроился рядом с водителем: он любил во время путешествий глазеть по сторонам, а лучшего места для обзора, чем переднее сиденье, и не придумать.
Центр города закончился быстро, и за окнами микроавтобуса потянулись рыбацкие лачуги — самая распространенная столичная постройка. Тут уже вовсю кипела жизнь, трудовые будни работяг одинаковы во всех странах мира: раньше встанешь — больше шансов не остаться голодным.
Дорогу от Бандиагары до Мопти Барт знал вдоль и поперек. Узкое, но довольно ровное полотно, ухоженное и гладкое. Если б еще не лежачие полицейские, которые понатыканы у каждой деревни, то путь и вовсе сократился бы вдвое. А так, только разгонишься — приходится тормозить. Малийцы же своими лежачими полицейскими, как несомненным признаком цивилизации, Макс знал, очень гордились. Как и бесчисленными дорожными постами. Вроде и движение на шоссе не назовешь интенсивным, и лихачей, летящих со скоростью самолета, не встретишь, а доблестная полиция бдит денно и нощно.
— Француз? — поинтересовался водила-малиец, когда микроавтобус, наконец, вырвался на простор саванны.
— Русский, — улыбнулся Барт.
— Москва?
— Ленинград.
— Да ты что! — Водила даже подскочил на сиденье, ударив обеими ладонями по рулю. — Ленинград? У меня брат там учился, в Политехническом. — Он протянул Барту фиолетово-розовую ладонь. — Жозе! Я тоже должен был, да тут Советский Союз развалился. Но по-русски еще многое помню! Хочешь, скажу?
— Давай! — с любопытством повернулся к нему Макс.
Малиец вдохновенно расширил глаза, зашевелил губами, вспоминая чужой язык.
— Мать вашу… — и дальше в течение, минимум, трех минут, речитативом, как хорошо заученное стихотворение, в открытое окно микроавтобуса на всю североафриканскую саванну зазвучал отборный русский мат.
Отхохотавшись, Барт вытер слезы, еще похрюкивая от несравненного удовольствия, заикаясь от конвульсивных колик, терзающих язык, спросил: