Шрифт:
ДОРОГОЙ ЧИТАТЕЛЬ!
Старейший советский писатель Юрий Николаевич Либединский свою последнюю повесть, «Воспитание души», написал для тебя, молодого человека наших дней.
Нам
Напиши нам по адресу: Москва, А-47, ул. Горького, 43. Дом детской книги.
О нашем друге
«Воспитание души» — так называется книга, написанная Юрием Либединским незадолго до смерти. Это была последняя работа писателя. Работа, которой он отдал весь жар своего, такого уже больного сердца. «Воспитание души» — не роман, не повесть, не цикл рассказов. Это воспоминания. Писатель как бы освещает волшебным фонарем весь свой жизненный путь, начиная с тех дней, когда он, по его словам, «не дорос еще до подоконника», и кончая торжественной минутой вступления в партию в 1920 году.
Давая рекомендацию молодому Либединскому, в то время рядовому бойцу Красной Армии, комиссар автопарка так закончил свою краткую напутственную речь: «Раньше ты был папин-мамин, а теперь ты принадлежишь партии… Учись сам и учи других!»
На первой странице книги — посвящение: «Сыну Саше». Но, конечно, не только своему черноглазому мальчику посвятил Юрий Николаевич «Воспоминания», а многим и многим таким же юным, как Саша. Тем, которым надлежит сформироваться в смелого, честного, мужественного человека, гражданина Советской страны, коммуниста.
«Воспитание души»… Не совсем обычное название. Как понимать слово «душа»? И можно ли ее «воспитывать»?
«Душа» — это духовный мир человека. Его мысли, чувства. Его убеждения. Его идеалы. Окружающие люди, прочитанные книги, жизненные обстоятельства — все это «воспитывает» душу. Подрастая, человек сам становится «воспитателем» собственной души. Он выносит суждения, оценивает события, вырабатывает мировоззрение. Выбирает жизненный путь. Но «воспитание души» на этом не кончается. Можно сказать, что оно продолжается всю жизнь. Нет предела духовному росту человека, развитию человеческой личности.
Светит, светит волшебный фонарь, от страницы к странице освещая картины детства маленького сынишки врача на уральских приисках.
Малыш еще так мал, что носит ребяческие лифчики.
«Я никак не мог научиться застегивать три его пуговки у себя на спине». Случается, что под утро маленькому не спится. Покидая кроватку, он начинает бродить по комнате. «А дом старый, половицы скрипят; мать, с ее на редкость чутким сном, просыпается и будит отца:
— Он где-то ходит, — жалуется она.
Отец идет из комнаты в комнату… На его заспанном лице добрый интерес.
— Чего ты бродишь здесь, беспокойный дух? — ласково спрашивает папа».
«Беспокойный дух». Это определение выходит далеко за пределы детства. Оно становится характерным для всей жизни Юрия Либединского.
Годы и годы не проходит «беспокойство» за свое писательское умение, за долг гражданина, за достижения советских людей.
Проходит юность, наступает зрелость, а там — преддверие старости. Седина сменяет темную
А как хорошо понимал Юрий Николаевич чужое беспокойство. Как умел постичь чужую тревогу. Помочь добрым словом, мудрой улыбкой, а иногда и укором. Как он радовался чужому счастью!
Часто, сидя в столовой у Либединских, можно было слышать голос писателя или переводчика из Грузии, Осетии, с Украины. Разнообразные акценты доносились из комнаты хозяина дома. Доносился и его собственный участливый голос.
Судьба чужой рукописи волновала Юрия Николаевича. «Неплохая вещь, — говорил он, — но есть слабости. Язык, композиция… Нужна редактура». И, отложив собственную работу, Юрий Николаевич садился бок о бок с товарищем редактировать его повесть или даже роман.
Легко устанавливалась между Юрием Николаевичем и собеседником та «магнетическая связь», о которой упоминает Герцен, вспоминая Грановского.
Придешь, бывало, к Юрию Николаевичу в зимний вечер, на его городскую квартиру, в его комнату. Настольная лампа бросает свет на раскрытую книгу. Чаще всего — это нечто неожиданное: Нартский эпос, роман Артема Веселого, том Ключевского.
Либединский читал необыкновенно много. Круг его интересов был чрезвычайно велик.
Хорошо в этой комнате! На полках книги, книги. На стенах фотографии близких: жена и милые рожицы детей. Светлыми немигающими глазами смотрит c портрета Александр Фадеев, друг юности.
А вот и сам Юрий Николаевич в теплой домашней куртке. Волосы седым облачком надо лбом. «А, дружочек! Приветствую вас. Сядьте вот сюда!»
И мягкий жест. И «магнетическая» улыбка.
А летним утром под Москвой, в Городке писателей, соседи слышат, как естественно вплетается стук ранней пишущей машинки в щебет только что проснувшихся щеглов. Сидя на ветках и нагнув головки, они смотрят вниз, вслушиваются в дробное постукивание и, возможно, сообщают друг другу: «О, вот еще одна ранняя птица!»
Высокие сосны тесно обступают деревянный дом. Юрий Николаевич выбрал себе самый густо заросший участок, не позволяет срубить ни одной даже самой худосочной елочки. Ему дорого все, что хоть отчасти напоминает уральские леса.
Родился Либединский в Одессе, но был увезен оттуда очень рано. В его «Воспоминаниях» мы читаем: «Одесса еще долго жила в моей памяти. Наверное, если бы я не знал точно, что мы приехали оттуда, то относил бы эти воспоминания к какой-то другой, не моей жизни, настолько они не походили на мою настоящую жизнь, начавшуюся под сенью спокойного, важного и звучащего, словно горное эхо, слова „Урал“…»
В урочные часы раздается на участке Либединских призывный звон колокольчика: созывается к очередной трапезе молодое поколение семьи. Звучат детские голоса, топают босые ножки, раздается плеск воды: совершается омовение рук. И вот все за столом, во главе которого — Юрий Николаевич, обожаемый детьми. Слышится его негромкий, удивительно задушевный смех.
Юрий Николаевич любил, чтобы за столом была вся семья. Чтобы все ели вместе в определенный час. Чтобы была веселая, но дисциплина. В детях воспитывалось чувство коллектива, самостоятельность. Детский плач по пустякам не уважался. В детские распри никогда не вмешивались. «Разберитесь сами», — говорил отец.