Воспитание под Верденом

Цвейг Арнольд

Ага, значит, телефонисты, когда удирали, поступили благородно, переключив сюда провод. Это н в самом деле говорит батарея полевых орудий. Теперь в разговор вмешивается еще кто-то, судя по репликам — офицер. Где я слышал этот голос? думает Бертин. В сущности, не глупо ли он держит себя? Затем он дает требуемые справки. Обстрел сильно повредил тяжелые снаряды, рота отступила, управление парка, вероятно, опять отошло в Дамвилер.

— Отошло — знаем мы это! А вы как очутились у аппарата?

— Случайно, господин лейтенант, — смущенно отвечает Бертин.

Более удачный ответ

не приходит ему и голову. Мог ли он догадаться, что говорит с батареей полевых орудий? Нет, разумеется. Где я слышал этот голос? — продолжает он доискиваться.

— Вот так случайность! — говорит другой. — Но ведь вы не «отошли» вместе с другими. Это вам зачтется. Мы прибудем в пять, пять с половиной, как удастся.

Бертин слышит, как офицер кричит своим людям:

— Мы не тронемся с места! Ни в коем случае! У кого-то из парней там еще уцелела голова на плечах.

— Скажите, — опять обращается голос к Бертину, — не встречались ли мы уже раньше? Ведь вы тот — очкастый, из Кабаньего оврага? Это вы меня в октябре… Как вас зовут?

Бертина вдруг осеняет.

— Господин лейтенант фон Рогстро? — задает он вопрос.

— Ну, вот видите, — удовлетворенно подтверждает лейтенант, — и вы, значит, не забыли меня? Но теперь скажите, наконец, как вас зовут?

Бертин называет себя и просит извинить его, если он Бел себя не по уставу: он в самом деле лишь случайно очутился в парке полевой артиллерии и незнаком со здешней службой.

— Все это пустяки, — отвечает фон Рогстро. — Вы последний из могикан, и я представлю вас к Железному кресту. Это так же верно, как и то, что мы вместе с вами очутились на той паршивой гаубичной позиции у тела убитого лейтенанта. Я так и знал — какой вы землекоп!

Бертина бросает в жар. Он уверяет, что артиллерийский парк просто показался ему самым надежным убежищем — за это ведь не полагается отличия.

— Ясно, — говорит лейтенант, — именно за это! Слыхали ли вы, чтобы кто-либо получил Железный крест по заслугам? До свидания, молодой герой. В пять, в половине шестого.

Бертину ясно, что теперь уж не имеет значения, задаст ли он вопрос, противоречащий уставу.

— Далеко ли продвинулись французы? — говорит он.

— Они добились того, что им нужно, — хладнокровно отвечает лейтенант. — Завтра осмотрим повреждения. Итак, до скорого.

Он вешает трубку. Бертин еще мгновение сидит в оцепенении у аппарата, затем и он кладет трубку на рычаг. Возбужден ли он так от черного кофе, или дрожит от радости? Уже давно атмосфера подло-сти, царящая в его батальоне, погасила в нем проблески чувств. Погасила ли? Нет, заставила только затаить их. Теперь он опять весь горит. Что стала бы делать батарея, если бы и он убежал со всеми? Четыре орудия без снарядов, от них столько жё толку, сколько от четырех швейных машин. Людям пришлось бы убрать их из орудийных блиндажей и, если только лошади справились бы с этим, оттащить в сторону. И тогда орудия выбыли бы из строя на сегодняшнюю ночь, а может быть, и на завтра и навсегда. Он предотвратил это. Случайность? Здравый смысл, лень?

Бертин в сильно приподнятом настроении расхаживает по комнате. В его власти — целый артиллерийский парк, картечь,

снаряды, шрапнель, телефон, покрытые дерном холмы, ручей. И только что он помог удержать фронт. Каждый делает, что в его силах. Пусть спокойно представляют его к Железному кресту. Война еще не кончится завтра. Что сказал тогда бедняга Везэ, за сутки до того, как его унесли на залитых кровью носилках? «Вот он — ответ на предложение мира…» Да, французы проявили недостаточное понимание кайзеровской манеры выряжаться. К счастью, всегда были лейтенанты, которые не покидали позиций, и с ними считались. Круглый дурак тот, кто чрезмерно скромен. В день рождения кайзера, 17 января, фельдфебель-лейтенанту Граснику придется еще раз поставить перед фронтом нестроевого Бертина я проквакать ему во всеуслышание похвальную речь. Ремесленнику из Крейцбурга не повредит, если оба его сына получат Железные кресты и об этом будет сообщено в газетах.

Когда с наступлением сумерек обер-фейерверкер Шульц со своими солдатами, Штраусом и Фанрихом, открывают дверь домика, они видят Бертина, который, сидя у печки, попыхивает трубкой. Он в сильном возбуждении.

— Вы неплохо провели тут время! — удивляется Штраус.

— Что вы делаете в моем царстве? — спрашивает Шульц.

— Я полагал, что здесь самое безопасное место, — козыряет Бертин. — Сюда-то они уж не могли бы угодить.

Шульц снимает шинель.

— Вы так полагали? — насмешливо говорит он. — Милый мой, если бы эта проклятая дальнобойная пушка, которая в неурочное время осчастливила нас своим вниманием, взяла на одно деление выше, вы со всем этим скарбом очутились бы в преисподней.

Бертин садится на кровать.

— В самом деле? — изумляется он,

— Можешь быть уверен, — поддакивает Фанрих, наливая свежую воду в кофейную гущу.

Бертин поражен, он пытается оправдаться: по крайней мере он оказался здесь полезным,

— Тем, что варил кофе? — улыбается Штраус.

— Тем, что договаривался с батареями,

Шульц вскакивает, расспрашивает, напряженно слушает.,

— Слава богу, что вы оказались таким безумцем! Кто знает, как мне влетело бы!.. Теперь, однако, отправляйтесь с рапортом в Жиберси. Если Зуземиль станет распекать вас, сошлитесь на меня. — Бертин разочарованно смотрит на человека с залихватскими усами: он охотно остался бы здесь.

— Господин Зуземиль не станет распекать меня, — говорит oil сердито, — об этом уже позаботится лейтенант фон Рогстро, из гвардейской артиллерии… Между прочим, если он спросит обо мне, объясните ему, почему я ушел.

— Станет он о вас спрашивать! — нетерпеливо отвечает Шульц. — Наверно, вы тут нашли бутылку рома и подвыпили?

— К сожалению, нет, — отвечает Бертин, вставая, — а где она у вас?

— Поторапливайтесь, друг, иначе ночь наступит прежде, чем рота заключит вас в свои объятия.

Несмотря на уверенность Бертина, скоро обнаружилось, что обер-фейерверкер с залихватскими усами лучше знает мир, чем Бертин. В Жиберси Зуземиль встречает явившегося, наконец, Бертина сдержанным нагоняем. Тот, разумеется, защищается, и его спокойствие и имена, на которые он ссылается, производят некоторое впечатление.