Воспитание воли

Пэйо Жюль

А вот это говорит Манцони: «Я принадлежу к числу тех людей, которые находят, что писатель никогда не должен говорить о любви в таком тоне, чтобы она казалась читателю привлекательной... любовь — необходимая вещь в этом мире, но ее всегда будет достаточно, и право, по моему, совсем не полезно и не стоит труда ее культивировать, ибо, желая культивировать любовь, мы только возбуждаем ее там, где она не нужна. Есть другие чувства, в которых нуждается нравственность и которые писатель обязан по мере сил насаждать в душе своих читателей: эти чувства — сострадание, любовь к ближнему, кротость, снисходительность, стремление к самопожертвованию...».

Эти слова Карлейля и Манцони выражают самую здравую мысль, какая когда-либо появлялась в печати об этом важном вопросе. Но помимо тех нелепых идей о любви, которые проповедуются литературой, существующей для «большой публики», т.е. в сущности литературной низшего разбора, есть еще много ходячих софизмов, заранее обезоруживающих учащуюся молодежь в ее попытках воспитать в себе волю. Большая часть этих софизмов имеет своими творцами врачей и высказывается тем авторитетным,

самоуверенным тоном, какой имеет обыкновение принимать большинство людей этой профессии, провозглашая в виде бесспорных аксиом свои положения, основанные на индуктивных, поистине ребяческих выводах.

Обыкновенно прежде всего приводятся в примере животные в доказательство того, что отправление вышеупомянутой физиологической функции составляет естественную потребность человека как высшего животного в зоологической серии. Пример животных! Да разве не служит этот пример одним из лучших опровержений их положения, хотя бы в том, что отправление этой физиологической функции у большинства животных имеет свои периоды, разделенные большими промежутками времени? И что же, с другой стороны, отличает человека от животных, как не его способность не поддаваться игу чисто животных потребностей? Да и что это за потребность, которую столько людей сумело в себе побороть? И не вправе ли мы изумляться, встречая такие строки в сочинении знаменитого врача: «Любовь занимает в жизни первенствующее место. Достигнув известного возраста, — того возраста, когда уже не остается никаких надежд, кроме надежды не слишком быстро скатиться по склону, приводящему к старости, — убеждаешься, что все суета в этом мире, кроме любви!» — физической любви, разумеется, ибо во всей главе ни о чем другом не говорится. Как? все интеллектуальные и эстетические наслаждения, любовь к природе, старания, прилагаемые для улучшения участи бедных и обездоленных, родительская любовь, милосердие, — все это ничто, суета, все это можно отдать за несколько мгновений физического наслаждения, которое мы делим почти со всеми животными! Скажи что-либо подобное Ренан, это бы еще было понятно, ибо сей великий стилист никогда не вносил в свои исследования человеческих интересов. Его блаженный оптимизм — признак мелкой души — не имеет в себе ничего, что шло бы вразрез с такими идеями. Но чтобы подобные мнения проповедовал врач, который всю свою жизнь имеет дело с человеческим страданием, который изо дня в день видит, как люди умирают — это поистине непостижимо! Да наконец, если бы в этом заключалась высшая цель человеческой жизни, почему же бы тогда старческая любовь казалась нам достойной презрения? И какова была бы тогда жизнь стариков, лишенных, благодаря своему возрасту, этой стороны своего человеческого, вернее сказать, своего животного естества? Не побоимся же сказать прямо: высказывать такие положения глупо и подло. Мало того: такого рода воззрения обличают в своих последователях такую узость взгляда, — они так далеки от действительности, что просто становишься в тупик, когда встречаешь что-либо подобное у человека науки, которому, казалось бы, должно быть в привычку основывать свои выводы на более или менее солидных данных.

Взгляните, как мы живем и как живут другие, и вы убедитесь, что для огромного большинства крестьян, рабочих и вообще всех людей, которые ведут здоровую, деятельную жизнь, не объедаются до расстройства желудка и не проводят в постели по двенадцать часов в сутки, любовь, как говорит Карлейль, есть лишь hors d'oeuvre, добавочное блюдо. В жизни этих людей она играет самую незначительную роль. Пусть любовь составляет все для праздных людей: на деле так оно и есть, и мы это знаем, потому что для них печатаются журналы и книги, специальное назначение которых — возбуждать чувственность. Но какая жестокая кара ожидает этих людей! Раз они пришли в тот возраст, когда любовные наслаждения становятся недоступны, жизнь теряет для них всю свою прелесть, весь интерес: они являют собой смешное и отталкивающее зрелище бессильных шалунов. Утверждать, что для старика не существует другого занятия, как утешать себя чувственными мечтаниями, что может быть ужаснее такого приговора! Не во сто ли раз лучше, когда старик радуется, как радовался Цицерон, что он освободился из-под ига страстей и может отдать все свои силы политике, литературе, искусствам, науке, философии?

Бессмысленное мнение, что любовь составляет все в жизни, очень часто пытаются подтвердить не менее нелепыми софизмами. Говорят, например, что целомудренная жизнь вредно действует на здоровье. Никто, однако, не может сказать, чтобы монастырские общины, где целомудрие обязательно, давали больший процент болезней, чем проституция. Конечно, если молодого человека запереть одного без книг, без всякой возможности работать, чувственные его вожделения могут сделаться непреодолимыми и вредно отозваться — не на здоровье его, а на умственных способностях. Но человек деятельный, энергичный всегда справится со своей чувственностью. Повторяю: в физиологии допускается перевод фондов, и труд всегда поможет нам восторжествовать над желанием. К тому же опасности воздержания — весьма проблематичные, к слову сказать — ничто в сравнении с теми опасностями, какие представляет противоположная крайность. Когда в одном только Париже существует две больницы для венерических болезней, когда число людей, страдающих размягчением и сухоткой спинного мозга вследствие излишеств в этом направлении, с каждым годом возрастает, — становится по меньшей мере смешно, когда автор книги о гигиене, огромной книги в 1500 страниц in octavo, торжественно заявляет, что воздержание подрывает здоровье. Не очевидно ли для каждого, что если что разрушает здоровье, так это чувственность, а уж никак не воздержание, которое, напротив, укрепляет организм и придает умственным способностям поразительную полноту

сил и энергии. И в чем же, наконец, заключается средство восторжествовать над своими вожделениями? Неужели в том, чтобы всегда им уступать? Каждый, кто хоть сколько-нибудь знаком с психологией, знает, что основное свойство всякого вожделения — к какой бы области желаний оно не относилось — это ненасытность, которая возрастает тем больше, чем легче мы уступаем желанию. Курьезный способ сражаться с врагом — трубить к отступлению, как только он показался! Когда мы уступаем своим вожделениям — чувственным в особенности, рассчитывая этим их укротить, это только доказывает, что мы совершенно не знаем себя. Уступать в этом случае — значит не укрощать, а разжигать. Лучшее средство укротить свою чувственность — это бороться с ней всеми способами... Но оставим эти медицинские теории: они так по-детски наивны, что могут служить только новым доказательством того, как слабы познания большинства студентов медицины в логике, психологии и этике.

Итак, с чувственным желанием надо бороться. Правда, победить не легко. Победа в этой борьбе есть высшее проявление власти над своим «я». У нас принято смеяться над целомудрием двадцатилетних юношей; в разврате видят доказательство возмужалости, и, зная это, становится грустно, когда подумаешь, до чего могут извращаться понятия влиянием речи, готовыми формулами. Остаться победителем в борьбе с могущественнейшим из человеческих инстинктов — разве это не высшее торжество чистейшей, благороднейшей из человеческих сил — силы воли? В этом, и ни в чем другом, доказательство возмужалости: власть над собой — вот ее признак, и наша церковь совершенно права, усматривая в целомудрии высочайшую гарантию энергии воли, — энергии, которая, в свою очередь, гарантирует священнику возможность всех других жертв.

Но если победа и возможна, дается она не легко. И здесь, как и повсюду, чем победа желательнее, тем она больше требует усилий, настойчивости и умения. Насколько разнообразны причины болезни, настолько же многочисленны и лекарства против нее.

Прежде всего надо стараться устранить непосредственно предрасполагающие условия. Необходимо раз и навсегда урегулировать свой сон; ложиться только тогда, когда чувствуешь себя усталым, и вставать, как только проснулся. Следует также избегать слишком мягких постелей, располагающих лениться по утрам. Если ваша воля слишком слаба, чтобы заставить вас подыматься с постели, как только вы проснулись, попросите кого-нибудь (к кому вы не считаете неловким обратиться за подобной услугой), чтобы вас подымали насильно, несмотря на ваши протесты в тот момент.

Кроме того, студент должен следить за своим питанием, стараться избегать горячительных блюд, не есть слишком много мяса, не пить крепких вин, которые совершенно не нужны в этом возрасте. Лучше всего, если он наймет себе спокойную, веселенькую, светлую квартирку где-нибудь подальше от университета и будет почаще обедать дома (есть много блюд, которые легко приготовить самому).

Необходимо также наблюдать, чтобы не оставаться долго в сидячем положении; необходимо поддерживать в комнате чистый воздух и умеренную температуру. По вечерам следует выходить и гулять до усталости, обдумывая свою работу на завтра, а там ложиться спать. Ежедневная прогулка обязательна во всякую погоду; как говорит один английский юморист, для того, кто смотрит на улицу из окна своей комнаты, дождь всегда бывает сильнее и погода хуже, чем для того, кто не боится выйти со двора.

Не следует однако забывать, что у молодых людей, придерживающихся умеренного режима питания и исполняющих правила разумной гигиены, приступы чувственности бывают редки и легко подавляются; таким образом, борьба с чувственностью не представляла бы никаких затруднений, если бы физическое возбуждение не находило себе поддержки в возбуждающих влияниях интеллектуального происхождения: в ярких, отчетливых образах, которые рисует нам воображение, в предвкушении удовольствия удовлетворенного желания и т.д.

Выше мы рассмотрели подробно взаимные соотношения интеллекта и страсти. Страсть — сила слепая по самому своему существу — без поддержки ума совершенно бессильна; но раз она заручилась содействием ума, она развивается до невероятных размеров, порождая бурный наплыв мыслей и чувств, которые действуют в ее интересах и которым не может противостоять даже очень сильная воля. Поэтому необходимо следить, чтобы наши мысли не оказывали поддержки нашим страстям. Общее правило: открытая борьба с чувственностью всегда опасна, — уделяя ей наше внимание, хотя бы только затем, чтобы ее подавить, мы ее укрепляем. Бежать от опасности — вот истинное мужество в этой борьбе. Бороться в этом случае можно только с помощью хитрости. Идти на врага открыто — значит идти на верное поражение. В противоположность великим интеллектуальным победам, которых мы достигаем, только постоянно о них думая, великие победы над чувственностью достигаются тем, что мы никогда не думаем о них. Надо стараться всеми правдами и неправдами не давать зародившемуся искушению вступить в союз с нашей мыслью. Надо не давать пробудиться чувственным образам, пока они еще только дремлют в нашем сознании. Надо избегать чтения романов, а тем более скабрезных журналов и книг. У Дидро есть страницы, которые действуют как прием самого сильного возбудительного. Не следует рассматривать непристойных гравюр, действующих на воображение сильнее всяких описаний. Надо избегать общества развращенных товарищей; надо до мельчайших частностей предвидеть все случайности и никогда не допускать, чтобы искушение застало нас врасплох. Начинается обыкновенно с того, что в сознание проникает простая мысль, еще не имеющая над нами влияния. Если ум бодрствует в этот момент, то ничего не может быть легче, как прогнать незваную гостью. Но если, благодаря нашей небрежности или слабости, смутные образы получили определенную форму, если мы находим удовольствие вызывать их и созерцать, — тогда уже поздно.