Воспоминания Анатолия. Документальная трилогия. Том первый
Шрифт:
Ребята в посёлке, носили сшитые матерями трусы, штаны и рубашки, выкроенные из самых немыслимых материалов! Неоспоримым достоинством которых, была прочность и долговечность. В этом плане, нам с Валеркой несказанно повезло… Ведь наша мама, была искусной портнихой и из неказистых материалов, на дореволюционной машинке «Зингер», шила великолепные вещи! На зависть Мендольским родителям и появившимся в послевоенных магазинах, фабричным изделиям ширпотреба.
Будучи пятилетним мальчиком, я начал рисовать! Изображать окружающее, при помощи простого карандаша. В перерывах между творениями, неугомонно клянча у взрослых, клочки тетрадей и канцелярской бумаги. Мне до сих пор, вспоминается портретный набросок, головы моего брата. Который неожиданно для себя, я узнаваемо
Посреди лета, я приступил к постройке военного самолёт. Важной комплектующей которого, стала найденная на улице, никелированная пластинка, весьма похожая на задвижку, от корпуса швейной машинки. В первую очередь, я сбил накрест, две старые доски, принесёнными из дома гвоздями и молотком. Получились длинные крылья и короткий фюзеляж. Затем я сделал самолётный нос, прибив отрез горбыля, к торцу короткой доски. Под конец трудов, я набил никелевый щиток приборов, на дощатое перекрестие, чем обозначил моторный отсек.
Мальчишки постарше, наши соседи, посмеивались над постройкой истребителя. Рассудительно полагая, что он сможет летать, а сестрица Тоня, меня ласково пожурила: «Толенька, ты зря стараешься». Только из-за шума, запущенного двигателя, я ничего не расслышал…
Взметнув дорожную пыль, мой самолёт разбежался и взлетел! Метр высоты, два, три… И вот, крепко оседлав истребитель, я лечу над дорогой, повторяя её изгибы. Крутой крен и поворот! Теперь под крыльями, проносится золотистое, пшеничное поле. Я поднимаюсь над лесом и радостно глазею, на лазурный горизонт. Какая неописуемая красота, а насмешки ребят, здесь просто неуместны! Я забираюсь выше, к самым звёздам и на головокружительной высоте, восторженно замираю…
После изготовления самолёта, мои конструкторские идеи, начали витать в оружейной плоскости и во второй половине дня, приобрели осязаемые формы, деревянного пистолета. Тешась которым, в компании ребят, я хвастливо заявил: «Если мне потребуется, он завсегда выстрелит!». На что паренёк, один из присутствующих, скептически возразил: «Твой э… пистоль, не может выстрелить!». Тем не менее, поводя изготовленным из куска доски, Г-образным конструктивом, с нахлобученной на дуло, гильзой от дробовика, я самозабвенно хмыкнул: «Выстрелит, ещё как выстрелит!».
Рассудительный оппонент, недоверчиво взял в руки, мой несуразный пистолет. Который заканчивался, найденной на дороге, латунной гильзой, насаженной на подструганный ствол и осмотрев капсюль, деловито произнёс: «Погляди-ка сам! Пистон пробит, оружейным бойком, а в гильзе давным-давно, нет пороха!». Мы стояли на берегу Июса, возле костра… На котором старшие ребята, жарили пескарей, нанизанных на тальниковые прутки.
Забрав пистолет, я раздражённо выкрикнул: «Щас, выстрелит!». И засунул его, концевой гильзой в костёр… Наблюдавшие, за моими действиями ребята, обидно засмеялись, а преисполненный уверенности паренёк, очевидно изрёк: «Упрямый ты, Тарас! И глупый!». В этот миг, наш спор был прерван, громким взрывом! Из костра полетели угли, в сопровождении ярких змеек, взвившихся искр, а мой брошенный пистоль, отлетел в сторону. Ребята, испуганно отскочили в стороны, тогда как я, подхватив дымящийся пистолет, торжественно заголосил: «Ага! Я ведь предупреждал! Теперь поверили?!». Потрясённый оппонент, беспомощно развёл руками и тихо вымолвил: «Не понимаю…».
Невероятная победа, компенсировал с лихвой, мои физические страдания, выпавшие на начало дня! Когда острым ножом, с закруглённым концом и литой рукоятью, прибранным на кухне, я вместо
По бытовавшему мнению, Советских ребят, полученные порезы и ссадины, свидетельствуют о бесстрашии, пострадавшего мальчика. Который однажды, станет воином Красной армии, а потому заметная рана, всегда была предметом, тайной гордости её владельца. Правда, не в моём случае… Ведь поутру, я визжал на всю округу, словно девчонка! Отчаянно позабыв, что такое поведение, считается греховно трусливым.
Поэтому теперь, я не выставлял забинтованный палец на обозрение, опасаясь насмешек… Причём выстрел, мне не удалось обосновать! Ведь тогда, я просто не знал, о существовании в оружейной практике, особых инертно-агрегатных состояний, порошковых взрывчатых веществ, приводящих к отказам…
Поздней осенью, в нашем огороде собрались мужики, чтобы помочь разделать борова, выросшего за лето. Накануне вечером, отец зарядил патроны крупными жаканами, а поутру прицелившись, выстрелил тяжёлым дуплетом. Раненый боров визжа, ринулся наутёк, но после тройки шагов, упал замертво. Его тушу опалили соломой и начали разделывать. Немного понаблюдав, за действиями взрослых, я отправился прыгать, на подмёрзших лужах…
Ясное солнце, пригрело к обеду и дворовые лужи растаяли. Поэтому я, снял и повесил на плетень, жаркое пальто, а немного погодя, наигравшись вволю, зашёл в дом. Вот когда, наша вторая свинья, убедившись в том, что пальтишко, благополучно позабыто… мстительно похрюкивая, из-за убийства друга… сдёрнула его вниз и яростно разорвала! За проявленное ротозейство, мне попало от отца, поскольку с большой любовью и изысканным вкусом, его недавно выкроила и пошила, наша мама.
В пятилетнем возрасте, я научился кататься на коньках. Вид которых, по сей день в подробностях, восторженно хранит, моя память. Невзирая на то, что они были разноразмерными и неказистыми. Например правый конёк, как мы тогда называли, был «полной снегурочкой», тогда как левый «полуснегуркой». Поэтому мой отец, спилил напильником, а затем подправил абразивным бруском, штифты их подпятников, выровняв по высоте. После чего, из отрезов сыромятной кожи, он сделал ремешки креплений.
Наступили дни, удивительного состояния, похожего на полёт! Каждое утро, я спешил на замёрзший Июс и вместе с прочими ребятишками, радостно скользил, по речным изгибам. На третий день, по пути домой, выявились эксплуатационные недостатки. Мои коньки, ощутимо затупились и начали соскальзывать, с натоптанных тропинок в стороны, проваливаясь в снег.
Раздеваясь в комнате, я вновь посёк пол, что не понравилось маме. Поэтому мне, вменили в обязанность, расстегивать ремни коньков на улице и оставлять стальные лезвия, в холодных сенцах. Ранним утром, я доставал с печи, просохшие валенки и стремился пристегнуть, тупые лезвия обратно. Только силёнок, ещё не хватало! Приходилось теребить, занятого родителя: «Тять пристегни! Пап, наточи!». В такие мгновения, Николай Гурьевич переводил взгляд на меня и удивлённо восклицал: «Что, опять?!».
В посёлке жил парнишка, года на три, старше меня. Единственный обладатель, завидных коньков «обрубышей», которые напоминали «полуснегурки». Только их носки, были обрезаны и скруглены, как у легких, хоккейных коньков «дутышей». В тоже время, младшие ребята, катались на «колодках», изготовленных для плотного, уличного снега, но не для льда. Поскольку их делали, из усечённых на конус, деревянных брусков. В основание которых, забивались калёные скобы, изготовленные из сыромятной проволоки.