Воспоминания для будущего
Шрифт:
Опыт работы с Жуве и Бераром над «Скапеном» был для меня благотворной проверкой, большим уроком.
Темп также крайне важен. Я усвоил привычку после первого действия спрашивать хронометраж у помощника режиссера. Если мы замедлили игру на три секунды, я велю всем подтянуться. Я сохранил это правило для себя и по сей день.
«Сражающийся» Вотье, которого я играю в настоящее время, идет час пятьдесят четыре минуты без антракта. Мы хронометрируем каждый вечер. Отклонение составляет примерно секунд тридцать, не больше. Но я развлекаюсь, угадывая, медленнее я играл или быстрее. И редко
— Да, мсье, сегодня вы играли час пятьдесят три минуты тридцать пять секунд.
Или:
— Сегодня, мсье, час пятьдесят четыре минуты четыре секунды.
Пустяк, и тем не менее в чем-то игра меняется. Надо думать, ощущения подспудно зависят от ритма дыхания.
Никогда я не понимал важности темпа лучше, чем в роли Скапена — одной из самых изнуряющих. К концу спектакля кровяное давление повышается на шесть-семь единиц. Когда Мольер создал эту роль, ему уже оставалось жить всего полтора года, а он хорошо знал ремесло актера: после знаменитой сцены мешка актера выносят за кулисы служители.
Мы проводили последние репетиции «Плутней Скапена». Одновременно играли «Раздел под южным солнцем». Жуве, со своей стороны, играл еще и в Атенее. Надо было наладить освещение. Мы решили заняться этим ночью. Пока на сцене шел «Раздел», Берар делал у меня в артистической наброски, — им суждено было стать последними. Как говорится в басне Лафонтена «Смерть и умирающий»:
Дожив до поздних дней, мне кажется, из мира
Так должно выходить, как гость отходит с пира,
Отдав за хлеб и соль хозяину поклон.
Пути не миновать, к чему ж послужит стон? 52
В опустевшем зале бригада разбирает декорации «Раздела» и ставит декорации «Скапена». Берар садится в кресло. Рядом с ним его собачка Жасента, всегда внимательная к происходящему, не покидающая хозяина ни на минуту.
Итак, мы все трое в ожидании Жуве рассматриваем декорацию — чудесную декорацию Берара: серый фон с розовыми мазками.
Берар говорит:
— Мне нравится декорация, это театр для собак.
Он посвятил ее Жасенте.
Вдруг он встает, проходит несколько шагов и, заметавшись, бросается ко мне:
— Вы не замечаете во мне никакой перемены?
И в самом деле, его лицо посинело. Не успел я ответить, как он рухнул в проходе.
Телефон, врач, «скорая помощь», полиция. Хрип, еще один и молчание.
Приходит Жуве, смотрит на Берара, и глаза вылезают у него из орбит. Доктор Френкель — мой старый друг по движению дадаистов — решает сделать невозможное. Он увозит Берара в Божон для реанимации сердца. Завернув Жасенту в плащ Берара, я держу ее на руках.
Время около двух ночи. Мы ждем результата, без особой надежды. Врачи возвращаются. Они ничего не могли сделать. Наш Бебе скончался в больнице.
Закон запрещает взять его оттуда. Но полицейские,
Мы выносим Берара из больницы, держа под мышки. Садимся в полицейский фургон. Подъезжаем к его дому на улице Казимира Делавиня. Звоним у ворот. Мрачный кортеж продолжает свой путь. Берар в сопровождении двух полицейских проходит в калитку. Крикнув консьержке: «Кристиан Берар», они ступенька за ступенькой взбираются вместе с ним по лестнице. У меня по-прежнему на руках маленькая Жасента.
В четыре часа мы его одели. Полицейские, которые вели себя просто безукоризненно, ушли. Кошно, друг Берара, остался возле покойника.
Опасаясь реакции Жасенты, решаем, что я уведу ее к себе. Взяв плащ Берара, чтобы она послушно шла за мной, я возвращаюсь на рассвете с перекрестка Дантона в Трокадеро пешком — чего уж там спешить, чтобы, разбудив Мадлен, объявить ей печальную весть! Она обожала своего двоюродного брата с ранних детских лет.
Куда в таких случаях идти, если не к настоящим друзьям?
Звоню у двери Пьера Дельбе. У нас сложилась маленькая компания — годы оккупации сделали нас неразлучными.
Похороны Берара состоялись через день, если не ошибаюсь, 17 февраля, в годовщину смерти Мольера. На этот раз на Пер-Лашез. Тут был весь Париж. Весь Париж — светский, эстетский, артистический, все «безумцы», «полуночники», «снобы», «аристократы» и простые люди тоже, публика, народ — все прослойки парижского общества вдруг слились воедино на несколько часов скорби.
Потому что Кристиана Берара любили и признавали все: от Бульвара до авангарда все единодушно воздавали дань его гению.
Вечером того aie дня те же люди встретились в Мариньи на «большой премьере» «Плутней Скапена».
Закон цирка — хочешь не хочешь, а играть надо!
Закон цирка и знамение жизни: когда я в конце спектакля по принятому обычаю объявил: «Декорации и костюмы Кристиана Берара», занавес обрушился как нож гильотины и уже не поднимался. Канаты оборвались.
Театр тоже пожелал облачиться в траур.
Классический репертуар и современные авторы
Ничто так не благоприятствует жизни театра, как сочетание классиков и современных авторов: Расин и Жироду, Эсхил и Клодель, Мольер и Фейдо.
Мы мало ставили классиков:
французские
иностранные
Мольер 3
Шекспир 1
Мариво 2
Бен Джонсон 1
Расин 1
Эсхил 1
Мюссе 2
Лопе де Вега 1
Скажем — всего двенадцать пьес.
Из сорока восьми названий, фигурировавших на наших афишах за время существования театра Мариньи, тридцать шесть — произведения современных авторов, из этих тридцати шести двадцать четыре впервые поставлены на сцене нами.