Воспоминания еврея-партизана
Шрифт:
Как-то раз на рассвете я увидел в лесу сидевшую на бревне шестилетнюю девочку. Появились первые лучи солнца, игравшие на ее лице, и девочка зажмурила глаза от блеска лучей.
Я подошел к девочке. Она смотрела на меня с любопытством. Особенно привлекала ее блестевшая на моей груди новая партизанская медаль. Мне трудно было сразу определить ее национальность. Она была одета как украинская девочка в постолах и красном пестром платьице. Личико ее было в веснушках, а волосы на голове рыжевато-светлые. Я ее спросил по-украински:
— Вiдкiль ти дiвчiночка сюди попалася?
Она мне ответила, тоже по-украински, что она еврейский ребенок и что ночью пришла она сюда со своими родителями.
Из шалаша вышла женщина, и девочка мне сказала, что это ее мать.
Не будет шовинизмом, если я скажу,
Первый вопрос мой был — как им удалось бежать из гетто и где прятались они в трудную зиму и вообще все это время.
Мать девочки звали Полей, она рассказала мне вкратце свои похождения с момента, когда она оставила свое родное местечко Подгуржа под Краковом.
Как только немцы перешли границу у Катовиц [74] , она с мужем своим Яковом и ребенком на руках пошли на восток, не взяв с собой ничего из одежды, даже не захватив пару белья. Несколько дней шли они так. Немцы с самолетов бомбили и обстреливали дороги, и каждый шаг их мог быть последним. Так они кочевали, пока не пришли в одно местечко на Волыни — в Рафаловку. Местечко уже заняли советские войска [75] , и они решили остаться в нем. После нападения немцев на Советский Союз они попали под немецкую оккупацию. Накануне резни в Рафаловке она с мужем и девочкой Ханеле бежали в лес. Они бродили из леса в лес. Это было осенью 1942 года, и находиться в диком лесу с ребенком стало невозможно. Долгое время бродили они в Рафаловских лесах, затем направились на хутора близ Гуты Сапочевской и Мульчиц на реке Стырь. В лесу, недалеко от Мульчиц, они наткнулись на несколько хаток. Ночью постучались в маленькое оконце одной из них. Вышла крестьянка с очень добрым лицом. Звали ее Татьяной. Она впустила их в хату, накормила. Они стали часто приходить к ней, чтобы немного отдохнуть, согреться и подкормиться.
74
Эти события относятся к сентябрю 1939 года.
75
Эти события относятся к сентябрю 1939 года.
Особенно жалела это добрая Татьяна их девочку Ханеле, или, как она ее называла, Ханку. Пошли дожди, дожди со снегом, дожди беспрерывные, дожди-ливни. Татьяна теперь стала оставлять Ханку у себя на ночь. Она устроила ей постель на сундуке в коморе [76] , укрывала ее рваным кожухом и теплой свиткой. На рассвете Яков приходил к Татьяне и забирал Ханку в лес. Когда земля покрылась снегом, Татьяна отважилась оставлять Ханку у себя и днем. Крестьяне, ездившие в лес за дровами, обычно заходили к Татьяне погреться. Она крестьянам говорила, что к ней приехала из Клевани на Волыни девочка ее умершей сестры. Родители Ханки построили в лесу землянку, ночью приходили к Татьяне навестить свою дочурку. Они были счастливы, что Ханка нашла себе такой теплый приют и не голодает.
76
Комора — чулан, кладовая.
Наступила весна 1943 года, и украинский крестьянин Кончев, высокий и стройный, организовал партизанский отряд, куда вступили и родители Ханки. Ханка осталась у доброй женщины. Мульчицкие крестьяне считали, что к Татьяне, которая живет в олешнике против кладбища, приехала сиротка, дочурка ее умершей сестры.
Отряд Кончева вошел в подчинение нашего штаба, возглавляемого генералом Бегмой. Инспектируя отряды Соединения, Бегма побывал и в отряде Кончева.
Узнав, что Яков, отец Ханки, — парикмахер, генерал Бегма предложил родителям Ханки перейти в охрану штаба Соединения, где наряду со службой в охране Яков будет выполнять обязанности парикмахера. Генерал Бегма считал, что даже в условиях лесной жизни партизаны должны иметь культурный вид, быть побриты,
Генерал Бегма дал согласие, чтобы они взяли свою девочку. Родители пошли к Татьяне и сказали ей, что они уходят из Мульчицкого леса и берут с собою Ханку. Татьяне, этой простой женщине с золотым сердцем, трудно было пережить момент расставания с девочкой. Она проводила ее далеко-далеко от своей хатки по полям, лугам и лесу и с горючими слезами распрощалась с ней.
Ханка превосходно чувствовала себя в лесу. Стояла еще теплая погода, кругом зелено, прекрасно. В конце концов, в хате Татьяны она ведь была одна. А здесь, в лесу, так много людей. Партизаны на лошадях приезжают и уезжают. Когда собираются вокруг костров и поют — весело. Днем я встречал ее у речки, куда она приходила купаться. Воды с таинственным шепотом неслись по лесной чащобе к каналам и прудам панского имения. На многие часы уходила Ханка в лес с корзиночкой и собирала там ягоды — красную бруснику, пробивавшуюся из кустов. Она собирала на поляне цветы и плела венки.
Дети необычайно быстро приспосабливались к жизни в лесу. Они были неустрашимы, отважны. В Ворошиловском отряде, основателями которого были серниковские евреи, было двое сыновей еврейских партизан братьев Бобровых. Этим мальчикам было десять-двенадцать лет. Они переодевались в крестьянскую одежду, отправлялись в деревни, занятые немцами, и приносили оттуда важные сведения. В партизанском соединении легендарного генерала Ковпака было много подростков, которые выполняли важные поручения и принимали участие в боях.
Так же и Ханка хорошо приспособилась к жизни в партизанском отряде. Она помогала матери на кухне, где та готовила еду для диверсантов, собирала сухие ветки и дрова, подкладывала их в костер и следила за тем, чтобы он не погас.
Но со временем изменилось положение и на нашем участке. Немецкие самолеты стали чаще обстреливать наш лес, и мы в свою очередь открывали огонь по ним, когда они спускались низко над лесом. Бандеровцы активизировали свои действия против нас, и приходилось вступать с ними в упорные бои. Мы стали испытывать недостаток в боеприпасах. Скупо стали выдавать патроны. На наши три тяжелые орудия осталось пятнадцать снарядов. Увеличилось количество раненых, и число их росло изо дня в день. Были у нас и тяжелораненые, которых необходимо было отправить на самолетах в Москву. У нас продолжал находиться тяжелораненый Тарас, без рук и без ног, к тому же слепой.
По согласованию с Московским партизанским штабом мы стали готовить в соседнем Дукрайском лесу аэродром для приема самолетов с оружием и отправки с ними раненых.
Мы выделили большую группу партизан для раскорчевки и расчистки большой площадки, и за непродолжительное время аэродром был готов. По радио мы связались с Москвой и условились о световых сигналах при приеме самолетов на аэродром. Но как только советские самолеты перелетели линию фронта, их стали преследовать немецкие «Мессершмитты», и наши самолеты вынуждены были повернуть обратно на свои базы. В небе над нашим и окрестными лесами часто происходили воздушные бои между советскими и немецкими самолетами.
В связи с трудностями использования советскими самолетами нашего аэродрома Московский партизанский штаб приказал нам перейти в Дубницкие леса в район Мозыря — Турова, Лельчиц, недалеко от Олевска, Коростеня — станций на железнодорожной линии, ведущей на Киев. Нам предстояло пройти около трехсот километров.
У нас, еврейских партизан, возникла проблема, как поступить с еврейским семейным лагерем, насчитывавшим около ста человек, в основном стариков и детей. Следовать за нами они были не в состоянии. Оставить их одних на месте без вооруженной охраны было равнозначно смертному приговору, так как сейчас же после нашего ухода бандеровцы расправились бы с ними. Были здесь также украинские и польские семейные лагеря, с которыми бандеровцы также расправились бы. В украинском семейном лагере находились члены семей партизан — дети и старики, старшие братья которых или сыновья были в партизанских отрядах. Таких членов семей партизан бандеровцы расстреливали. В такой же опасности находился и польский семейный лагерь. Ведь лозунг украинских фашистов был: «Проти полякiв та проти жидiв».