Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Шрифт:
— Повесть моей жизни, переданную во всех подробностях мною самой как первое искупление. Но прежде всего она послужит моей дочери, отвратив ее от пути, на который ступила я, и позволив не впасть в грехи, в которые впала я…
— Так почему бы мне не прочитать ее, если она написана вами?
— О, клянусь, кровью моего собственного сердца!
— Так почему я не смогу ее прочитать? Ответьте же, наконец, прошу вас!
— Потому что я англичанка и писала ее на английском языке.
— Я пробыл пять лет в Англии, с тысяча семьсот девяностого по девяносто пятый, и говорю
— О отец мой, отец мой! — вскричала умирающая, сжав руку священника. — Воистину, мне вас послал сам Господь, это вселяет в меня надежду на прощение.
Потом с лихорадочной горячностью она прибавила:
— Возьмите, отец мой, — и она протянула ключик, завязанный в уголок платка, который извлекла из-под подушки в виде валика. — Возьмите этот ключ и отоприте ящик вон того туалетного столика. Там вы найдете рукопись, озаглавленную «Му Life» [1] ; возьмите ее, прочтите и возвращайтесь так скоро, как сможете, если вы принесете мне прощение. Если же я осуждена, просто пришлите рукопись — я все пойму.
1
«Моя жизнь» (англ.).
Священник поднялся с кресла, открыл ящик и извлек упомянутую рукопись.
— Дочь моя, — сказал он, — мне придется уделить время и обязанностям, связанным с моим саном. Поэтому я снова смогу повидать вас только завтра в тот же час.
— Думаю, в милосердии своем Господь позволит мне прожить еще один день. Особенно…
Она помедлила, и священник ободряюще поглядел на нее. Она вздохнула и закончила:
— … особенно если вы дадите мне свое благословение.
— Благословляю вас, бедная женщина, и да ниспошлет вам Всевышний свое благословение, как это делаю я!
Молодую девушку и старуху он застал в соседней комнатке на коленях.
— Доверьтесь Господней воле, дитя мое, — сказал он девушке и положил правую ладонь на ее голову.
Старуха без слов схватила его левую руку и поцеловала ее.
Священник вышел.
Больная, пока могла его видеть, не отрывала от него глаз и тянула к нему руки.
На пороге комнаты появилась девушка.
— Матушка, — спросила она, — как вы себя чувствуете?
— Ох, лучше, милая Горация, гораздо лучше! Еще один подобный приход, и этот человек унес бы с собой мое прошлое…
На следующий день в тот же час священник пришел снова с двумя мальчиками-служками, один из которых нес кропильницу, а другой — распятие.
Больная казалась гораздо более умиротворенной, однако силы ее убывали. Было понятно, что поддерживали ее лишь Вера и Надежда — две дочери Господни.
Священник подошел к кровати, лицо его дышало милосердием.
Девушка и старушка помогли страдалице приподняться и застыли у постели, словно статуи Юности и Увядания по бокам врат жизни. Священник остановился в двух шагах от нее. Она ждала, сцепив пальцы и возведя взгляд к небесам.
— Веруете ли вы в семь таинств, дочь
— Верую, — ответила она.
— Веруете ли вы в пресуществление Иисуса Христа в святое причастие?
— Верую.
— Веруете ли вы в верховенство римского понтифика и его непогрешимость в вопросах веры?
— Верую.
— Веруете ли вы в символы римской Церкви и, наконец, во все, во что верует римская апостольская и вселенская Церковь?
— Верую.
Священник ладонью зачерпнул из чаши немного святой воды и пролил несколько капель на голову умирающей.
— Окрещаю тебя во имя Отца, Сына и Святого Духа; пусть вода крещения смоет твои заблуждения, грехи и даже преступления!
Из груди несчастной исторгся крик радости; она схватила руку пастыря, еще влажную от святой воды, поднесла ее к губам и жадно поцеловала. Затем в порыве одухотворенного блаженства воскликнула:
— Господи, прими душу мою!
И она без сил опрокинулась на подушки, которые ее дочь и старуха перестали поддерживать. Лицо умирающей обрело такую просветленную сосредоточенность, что обе женщины подумали, будто она заснула, и один лишь священник понял: только смерть может придать земным чертам такое небесное спокойствие.
И действительно, она была мертва.
Как она накануне сказала, священник унес с собой ее прошлое, а крестильные воды, струившиеся по ее челу, проникли в самую душу, смыв все: и грязь и кровь!
А теперь познакомимся с тем, что прочел священник в рукописи, которая называлась «Моя жизнь».
В надежде, что Господь не отринет моего раскаяния и моего смирения, пишутся эти страницы.
I
Мои первые воспоминания восходят к 1767 году, когда мне было три или четыре года. Я никогда не знала точной даты моего рождения; неясно, словно сквозь какую-то дымку, я вижу нас с матерью на какой-то дороге в горах: она то несет меня на плечах, то опускает на землю, и я плетусь за ней, держась за руку или вцепившись в ее подол. Время от времени путь нам преграждают ручьи и матушка берет меня на руки, переходит ручей, а затем снова опускает на землю. Должно быть, была зима или конец осени, мне постоянно было холодно, а иногда и голодно.
Когда мы пересекали городок или какое-нибудь селение, моя мать останавливалась перед лавочкой булочника, умоляющим голосом просила у него хлеба и почти всегда получала его.
А вот на ночлег мы редко останавливались в городках или селениях. Обычно мы выбирали какую-нибудь одиноко стоящую ферму и мать просила, чтобы ей позволили переночевать в сарае или хлеву. Те ночи, когда нам разрешали спать в хлеву, были для меня настоящим праздником: наконец-то я согревалась, а рано утром, когда мы собирались в дорогу, фермерша или служанка, приходившая доить корову, давала мне чашку теплого молока, которое казалась мне тем более лакомым, что я к нему не привыкла.