Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]
Шрифт:
В Террачину мы прибыли около трех часов ночи; там мы два часа отдыхали на стульях, поскольку сомнительная чистота простынь заставила нас отказаться от предложенных кроватей.
Около шести утра мы снова двинулись в путь, собираясь в следующий раз сделать остановку в Мола ди Гаэта. В то время как слуги графа Бристольского вытаскивали из фургона провизию и накрывали на стол, мы распорядились, чтобы нас проводили к развалинам виллы Цицерона. Там, с Плутархом в руках, сэр Уильям рассказал нам историю гибели великого оратора начиная с минуты, когда тот вышел из дома и увидел стаю ворон, упорно преследовавших его, кружась над самой головой, — предвестие близкой смерти! — и кончая мгновением, когда он, спасаясь бегством по дороге, ведущей к морю, услышал
Одна из тех особых странностей, какими изобилует античная история, — страх, толкавший римлян на множество низостей, но покидавший их в то самое мгновение, когда они наконец оказывались лицом к лицу со смертью, столь пугавшей их. Извечный ужас внезапно уступал место самой непреклонной, самой великолепной отваге. Достаточно вспомнить хотя бы смерть Петрония, Лукана и Сенеки, трех нероновых льстецов.
Час спустя мы возвратились в Мола ди Гаэта и, позавтракав, возобновили свой путь в Неаполь, куда прибыли около девяти вечера по капуанской дороге.
Столь же неизгладимое впечатление, как зрелище Понтийских болот, хотя это и было переживанием совершенно противоположного рода, ожидало меня в Неаполе. Когда в дивную ясную ночь моим глазам представился дымящийся Везувий, над кратером которого в насыщенном парами воздухе дрожала полная великолепная луна, похожая на раскаленное ядро, вылетающее из жерла мортиры, я была потрясена.
Мы ехали через Капуанские ворота, мимо Старого замка, миновали улицы Марина и Пильеро, по левую руку за дверцами кареты остался Кастель Нуово, по правую — площадь Медины; мы проскакали мимо портика театра Сан Карло, расцвеченного множеством огней по случаю какого-то внеурочного представления, пересекли площадь Святого Фердинанда, проехали по улице Кьяйа и наконец остановились на углу набережной Кьяйа перед дворцом Калабритто Капелла Веккья, резиденцией английского посла.
Эту первую ночь лорд Бристольский провел в посольстве, однако поскольку по счастливой оказии над комнатами сэра Уильяма, занимавшего второй и третий этаж здания, оказались пустующие апартаменты, монсиньор Деррийский остановил на них свой выбор и уже со следующего дня смог обосноваться как следует.
Итак, я очутилась в Неаполе, притом в ранге, какой не мог и пригрезиться мне в самых горячечных честолюбивых мечтаниях. Эмма Лайонна исчезла, канула в небытие мисс Харт; в грязи темных лондонских улочек потонуло все мое бесславное прошлое; осталась лишь леди Гамильтон, супруга посла Англии.
Отныне мне самой надо было об этом не забывать.
XXXV
Поскольку мне предстоит описать тот особый круг людей, с которыми имел дело сэр Уильям Гамильтон, вполне естественно, прежде чем вдаваться в описание политических событий, в гуще которых я оказалась, в первую очередь следует поподробнее рассказать о странном человеке, уже поверхностно знакомом читателю: о лорде Гарвее, графе Бристольском и епископе Деррийском.
Он был последним, двадцатым ребенком в семье, притом единственным дожившим до зрелых лет, и ему достались состояние, титулы и наследственные должности всего семейства.
Лорд Бристольский нигде не жил постоянно, а к тому времени, когда я его увидела, уже более двадцати лет его нога не ступала на землю его епархии; ничто в нем не позволяло думать, что он принадлежит Церкви — ни одеяние, ни речи. Обычно на нем была белая шляпа, какой-нибудь цветной шелковый камзол, то очень светлый, то яркий, редко черный. Что касается его нравов, они были так же лишены стеснительного ханжества, как и его беседы. Первой его заботой по приезде в Неаполь стало снять по ложе в Сан Карло и Сан Карлино. Он не имел и начатков религиозной веры даже в основополагающие церковные догматы, которые сам первый беспощадно высмеивал, упоминая о бессмертии души с таким равнодушием, какое граничило
Во время своего первого путешествия по Франции он посетил долину Роны, Гренобль, Дофине и, оказавшись у Гранд-Шартрёза, добрался туда, где угнездилась обитель последователей святого Бруно.
Он объявился там как раз ко времени обеда. Ему пришлось долго стучаться в двери, запертые, чтобы никто не потревожил преподобных отцов во время столь важной церемонии, и привратник сначала уведомил его, что запрещено вступать в обитель, когда служители Господа сидят в трапезной; однако сэр Гарвей показал ему визитную карточку с гербом и надписью под ним: «Лорд Бристольский, епископ Деррийский». Привратник отнес ее к настоятелю; тот, увидев слово «епископ» и решив, что имеет дела с католическим епископом, тотчас велел его впустить и вместе со всем своим причтом встретил, преклонив колена и прося благословения, в чем лорд Гарвей, отнюдь не церемонясь, не отказал ни ему, ни остальным монахам.
Воспоминание о том, как католические монахи со всем религиозным трепетом восприняли благословение епископа-протестанта, весьма веселило монсиньора Деррийского, и он нередко к нему возвращался.
Однажды его так восхитила музыка «Matrimonio segreto» [22] , что он на следующий день послал своих шестерых английских слуг, наказав им прослушать оперу Чимарозы как можно внимательнее.
Когда они возвратились, он собрал их и спросил, достаточно ли пунктуально они выполнили его распоряжение, а получив утвердительный ответ, приказал отныне и впредь обращаться к нему, только исполняя речитативы в духе тех, что были в «Matrimonio segreto», будь то для того чтобы испросить его приказаний, либо сообщить ему или о приходе посетителей, или же о том, что стол накрыт.
22
«Тайный брак» (ит.).
Слуги вначале переглянулись, думая, что их хозяин тронулся умом; однако он продолжал настаивать, тогда они попросили день отсрочки и, посовещавшись, наутро послали к нему двух парламентеров, и те объявили «милорду графу», что считают несовместимым с достоинством английского слуги говорить нараспев, уподобляясь фиглярам с театральных подмостков.
Лорд Бристольский пообещал, что, если они уступят его желаниям, он удвоит их жалованье, и дал им еще сутки на размышление.
Когда отпущенный срок истек, та же депутация объявила ему, что, сколь ни велики преимущества, которые сулит им его лордство, они с прискорбием вынуждены упорствовать в своем отказе; милорд Гарвей заплатил им всем за полгода вперед и отправил назад в Англию. А после их отъезда он набрал полдюжины неаполитанцев и сделал им следующее предложение:
они должны обращаться к монсиньору только с речитативами, переложенными на музыку из «Matrimonio segreto», притом им самим предстоит привести в согласие слова и музыку;
для исполнения этих обязанностей, требующих гораздо больше способностей, чем заботы обычного слуги, они удостоятся месячного жалованья в сорок пять дукатов, а это почти вчетверо превосходит то, что получают в Неаполе самые вышколенные лакеи;
однако оговаривалось и условие sine qu^a non [23] : имея на протяжении первых шести месяцев бесплатный стол и одежду от монсиньора Деррийского, шестеро виртуозов приемной за первые полгода не получат на руки ни сольдо, и вся сумма будет им выплачена лишь по истечении этого срока;
23
Непременное (лат.).