Воспоминания гермафродита
Шрифт:
Чтобы понять подобное безразличие в двадцать девять лет, нужно, как и я, быть приговоренным к самой мучительной изо всех пыток, к вечному затворничеству. Мысль о смерти, которая обычно вызывает отвращение, была для моей изболевшейся души несказанно сладостной.
Вид могилы примиряет меня с жизнью. Не могу выразить всю несказанную нежность, которую я ощущаю к тем, чьи кости покоятся под моими ногами. Этот незнакомый мне человек становится моим братом. Я сливаюсь с этой душой, свободной ото всех земных уз; будучи
Чувства переполняют меня до такой степени, что мое сердце буквально растворяется в радости, надежде. Я бы мог заплакать, но сладкими слезами.
Все описанное здесь я испытывал много раз, ибо больше всего в Париже любил гулять по кладбищам Пер-Лашез и Монмартра. Я с детства с огромным почтением относился к мертвым. Временное положение грозило затянуться надолго; мои финансы таяли, наводя меня на грустные размышления.
Даже учитывая перспективу получения новой должности, эта ситуация не могла продолжаться, ибо я уже дошел до того, что задавал себе вопрос, чем завтра буду питаться.
А вам, мой читатель, пожелаю никогда не узнать того ужаса, что содержится в моих словах.
Подобная ситуация, если она длится долго, может довести несчастного, попавшего в нее, до самых ужасных крайностей. И с того дня я постепенно начал лучше понимать самоубийство и оправдывать его.
Комментарии здесь не требуются.
Сколько раз, грустно сидя на скамейке в Тюильри, я постепенно позволял себе спуститься по этой ужасной наклонной плоскости, откуда нет возврата, увы! Она ведет к страху, унижению, моральному разложению.
О! сколько раз в это время я завидовал тем, кто спит вечным сном в могиле, последнем приюте рода человеческого. За что же, Господи, вы позволили продлиться до этого дня жизни, бесполезной для всех и невыносимой для меня? Вот одна из тайн, которые не дано разгадать человеку.
Я был в тягость всем и себе самому, не испытывая ни малейшей привязанности, не имея никаких перспектив когда-либо ощутить на своем скорбном страдальческом челе нежный и чистый луч.
Нет, ничего подобного. Постоянное одиночество, затворничество, злобное презрение.
За несколько дней до этого, доведенный до крайности, я вынужден был обратиться к своей доброй бедной матери.
Поймете ли вы, как тяжело было решиться на это сыну, знавшему, каких лишений будет стоить эта помощь!
Мало того, что я был бессилен сделать счастливыми последние дни той, которой был стольким обязан, но я еще и собирался посягнуть на ее и без того скудные сбережения.
Могу с уверенностью сказать, что это было самым тяжким изо всех выпавших на мою долю испытаний.
Сейчас я расскажу о роковом решении, на которое меня подтолкнуло глубокое отчаяние, пережитое мною за последние дни. Однажды утром у сада Тюильри я встретил
Я прошел мимо, не заговорив с ним, ибо он не узнал меня. Позже, размышляя об этой странной встрече, я решил, что это было счастливое предзнаменование, сулящее новое будущее.
У меня сохранились прекрасные воспоминания о наших отношениях, вот почему я был уверен в том, что он может поддержать меня в создавшейся ситуации.
Через день я отправился к нему с визитом в главное управление компании и не скрывал от него своего сложного положения. Должен признать, он этим заинтересовался. Он принял меня даже с большим участием, чем я того ожидал.
Я просил у него всего лишь взять меня на борт какого-нибудь судна в качестве юнги. Мое предложение сильно его удивило.
Он бы хотел предложить мне что-нибудь получше.
С другой стороны, он указал мне на некоторые сложности, мешавшие реализации моего плана.
Начнем с того, что компания набирала на эти места только людей, которые уже привыкли находиться в море. «Кроме того, — сказал он мне, — учитывая ваш прежний образ жизни, не думаю, что вы сумеете выполнять подобную работу. Конечно, если вы на этом настаиваете, я готов помочь вам. Возможно, мне даже удастся облегчить ваше положение на борту, порекомендовав вас одному из моих друзей, ответственному за административно-финансовую часть, Европы“».
Я согласился без колебаний. «Ну хорошо, — сказал он мне, — я поговорю с директором. Но неплохо, если бы вы принесли для него рекомендацию от какого-нибудь депутата, к примеру.»
На следующий день я пришел с письмом, которое без труда получил у депутата моего округа, мсье В.
Все складывалось таким образом, что отступать было нельзя. Я это прекрасно чувствовал. И не раздумывая, устремился вперед, дабы лишить себя возможности к отступлению.
Я начал действовать, не посоветовавшись ни с кем, ни со своей матерью, ни с друзьями, ибо хотел известить их лишь в момент своего отъезда. Они бы точно стали меня отговаривать, если бы узнали, какую должность я собирался занять. Однако они этого никогда не узнали.
«Европа» только что прибыла в Гавр, так что вскоре я должен был получить ответ.
Тем временем, я получил предписание явиться в прежнюю компанию, дабы снова занять там свое место. Это письмо, которое должно было меня порадовать, привело меня в уныние. Я оказался в затруднительном положении. Что делать? Но все было просто, и я не мог выбрать одновременно и то, и другое. Следовало посоветоваться с моим великодушным покровителем, откровенно признаться ему во всех своих действиях и последовать его рекомендациям. Но я этого не сделал.