Воспоминания о будущем
Шрифт:
— Ты драматизируешь, Лондон. Не стоит нагонять на себя тоску.
— Но посуди сама — такая огромная пробка, три — нет, даже четыре! — полицейские машины плюс скорая помощь. Все говорит о том, что водитель, скорее всего…
— Лондон! — с неожиданной резкостью перебивает меня мама. — Проявляй элементарное уважение!
Я пристыжена и в то же время возмущена. Я не проявляла неуважение, я всего лишь констатировала очевидный факт, и откуда маме знать, что я об этом думаю? Почему она так уверена, что я не молюсь за тех, кто попал в аварию?
Наша
Я чувствую, как машина набирает скорость, и понимаю, что мы подъезжаем к месту аварии. Вот мама сдавленно охает, но я все равно не оборачиваюсь. Наконец машина снова разгоняется, и я уже собираюсь перевести глаза на дорогу, как вдруг замечаю что-то на кладбище.
Два человека — высокий и невысокий — стоят перед могилой. Умом я понимаю, что они пришли навестить могилу кого-то близкого.
Ничего страшного.
Но я отчего-то пугаюсь.
Возможно, меня просто поразил вид людей на пустынном кладбище, да еще сразу после того, как мы проехали аварию. Может быть, все дело в атмосфере или в мысли о тысячах мертвых тел, разлагающихся в каких-нибудь двадцати футах от меня.
Как бы там ни было, но при взгляде на этих двух скорбящих меня вдруг словно током ударяет и судорогой сводит плечи. Я выпрямляюсь на пассажирском сиденье. Отворачиваюсь, снова смотрю и снова отворачиваюсь. Потом вздрагиваю, да так, что даже мама замечает.
— В чем дело? — спрашивает она своим обычным голосом. Теперь мы едем на полной скорости, и мамино лицо на фоне кладбища отражается в зеркале заднего вида. В моем боковом зеркале надгробия стремительно уменьшаются в размерах. Затем мы поворачиваем, и они исчезают.
— Ни в чем, — отвечаю я, не глядя на нее.
Мама молчит, и меня несколько удивляет ее неожиданная снисходительность к моему лаконичному ответу, но тут я замечаю, что мы въезжаем на больничную парковку.
При виде этого четырехэтажного кирпичного здания у меня все обрывается в животе — и сколько я себя помню, так будет при каждом визите сюда.
Это место почему-то наводит на меня ужас.
Несмотря на то что мы уже опоздали, мама еще целых пять минут объезжает кругами первые два ряда парковки. Наконец из здания выходит какая-то пожилая пара, и мама с дружелюбной улыбкой машет им рукой, нетерпеливо ожидая, пока они доберутся до своего седана, усядутся и аккуратно выедут с привилегированного парковочного места.
Наконец мы припарковываемся, хватаем свои сумки, несемся под пронзительным ветром к крутящимся дверям и галопом пробегаем по «недавно обновленному вестибюлю», как называет это помещение моя мама. Пока мы дожидаемся лифта, по каким-то соображениям не вошедшего в план обновления, я осматриваюсь
По необъяснимой причине указатель с надписью «РЕАНИМАЦИЯ» заставляет меня содрогнуться.
Наверное, моя нервозность объясняется недавней аварией или тревожным эпизодом на кладбище. По крайней мере, я объясняю это так.
Тем не менее все время, пока лифт нехотя тащится на третий этаж, я мечтаю о том, чтобы доктор Зомбойа перевела свою практику в какое-нибудь другое место, подальше и от этой больницы, и от того кладбища.
Кому нравится думать о смерти по дороге к врачу, который будет копаться у тебя в голове?
Когда двери лифта открываются, мы с мамой шагаем в разные стороны.
— Ты хочешь зайти в туалет, милая?
— Нет. То есть вообще-то да, но я иду не туда. Кабинет миссис Зомбойа в той стороне. Разве ты забыла?
Мама смотрит на меня, и я вижу в ее взгляде растерянность и легкое раздражение.
— Лондон, мы идем к доктору Стивену Сэмплу. Я впервые слышу о докторе Зомбойа. Мне кажется, ты ошиблась. Идем скорее, мы опаздываем.
— Угу, — бормочу я и тащусь следом за мамой.
Ладно, сейчас она права — но очень скоро все изменится.
— Ну, и как мы себя чувствуем сегодня? — спрашивает незнакомый чернокожий мужчина, входя в кабинет.
Мы — то есть я — понятия не имеем, кто вы такой, мистер.
Он красив вызывающей экзотической красотой, несколько смягченной годами. Принадлежит к тому типу мужчин, которые могут быть кем угодно — героями или злодеями. Одет в помятый светло-голубой костюм — интересно, гладил он его сегодня или нет?
На шее у него висит стетоскоп, а в руке он держит большую папку, на которой написано мое имя.
Он доктор? Несомненно.
Но не мой.
— Отлично, — отвечаю я, изо всех сил стараясь не шевелиться. Стоит только двинуться, как подо мной снова оживет тонкая и отвратительно-громкая гигиеническая бумага. Она и так только-только успокоилась после того, как я весьма неграциозно водрузилась на стол.
— Это чудесно, — говорит доктор, пролистывая мою папку. — Что существенного произошло в твоей жизни за тот месяц, что мы с тобой не виделись?
Я морщу лоб и мечтаю, чтобы мама пришла мне на помощь. Но она раздраженно говорит с кем-то по мобильному телефону в комнате ожидания. Я чувствую себя голой, хотя полностью одета.
— Насколько я знаю, ничего, — честно отвечаю я.
— В твоих записках тоже ничего нет? — спрашивает он и, подойдя ко мне, начинает ощупывать мышцы задней части моей шеи, головы и плеч. Он держится совершенно раскованно, и это меня нервирует.
— Ничего. Скучный месяц, — отвечаю я, пытаясь скрыть растущее беспокойство.
Если я не узнаю людей, которые меня знают, то на это может быть всего две причины.
Одна простая, а вторая страшная.
Доктор просит меня прижать руки к бокам, а затем дотронуться до носа сначала левым указательным пальцем, а потом правым.