Воспоминания о Михаиле Булгакове
Шрифт:
Я немного рассказал о своих пеших путешествиях по Крыму в ответ на вопрос Михаила Афанасьевича «где вы успели уже побывать?».
— В жизни надо стремиться быть самовидцем, — заметил он, слушая меня. Этому его совету, восприняв его в самом широком смысле, я старался следовать всю свою жизнь.
Узнав о том, что дальнейший наш путь лежит в Ленинград, Михаил Афанасьевич поинтересовался, что мы собираемся повидать там.
— А знаете, — усмехнувшись, сказал он, — в Ленинграде теперь книги продаются на вес. Постарайтесь этим воспользоваться.
Оказалось, что действительно в Ленинграде книги продавались
Совет Михаила Афанасьевича очень помог нам. Мы купили по три тома Пушкина, из незаконченного академического издания, вышедшие до революции, — большие книги в мягких переплетах по 75 копеек за килограмм…
Булгаков придвинул к себе папку, лежавшую на столе.
— Это моя новая пьеса, — сказал он и стал нам читать «Багровый остров».
Читал медленно, тихо, необычайно выразительно, ярко, зримо. Впечатление было, как будто читают несколько человек, — столько разных характеров, голосов. Булгаков жил в каждом образе, в каждой фразе. Никогда больше я не слышал такого удивительного чтения. Перевернув последнюю страницу рукописи, Михаил Афанасьевич сказал:
— А сейчас я работаю над новой пьесой.
Нам неудобно было задавать вопросы. Мы сидели, потрясенные чтением.
Через комнату несколько раз проходила встретившая нас жена Булгакова. Нам казалось, что она укоризненно поглядывает на Михаила Афанасьевича. Уходила в другую комнату, спускаясь туда вниз по нескольким ступенькам.
Никогда раньше не видел я квартиры, где комнаты были бы расположены на разных уровнях. В углу почти квадратной невысокой комнаты стояла большая, до самого потолка, нарядно украшенная елка. Елок у нас в Харькове в ту пору в домах не было.
Такой мне и запомнилась навсегда эта квартира Булгакова на Большой Пироговской улице.
Мы поблагодарили Михаила Афанасьевича. Пожелали ему всего самого доброго и светлого.
— Если вы не можете не писать, — сказал он, — пишите только свое, а не инсценировки.
Он встал вместе с нами. Пошел провожать нас в прихожую. Говорил на прощание очень добрые слова. К сожалению, не помню, какие. И совершенно неожиданно добавил:
— Вернетесь из Ленинграда, заходите ко мне еще. Расскажете, где побывали. — И крепко пожал нам руки.
Мы вышли на опустевшую вечернюю улицу.
Поклялись друг другу, что больше никогда не будем писать инсценировки.
Часы показывали половину одиннадцатого. Вместо разрешенных нам двадцати минут мы пробыли у Булгакова ровно пять с половиной часов.
Это было шестого января 1928 года. Мы были тогда еще совсем юными. Мне только-только исполнилось восемнадцать.
С тех пор в мою жизнь навсегда вошел этот удивительный, внешне очень нервный, ироничный и насмешливо-резкий, а внутренне очень добрый человек — Михаил Афанасьевич Булгаков.
Мы побывали и у М. В. Нестерова, и у П. Д. Корина. Не послушались Михаила Афанасьевича — нашли и посетили Татлина.
Познакомились с Берсеневым, Михальским и Марковым. Посмотрели «Дни Турбиных», «Зойкину квартиру», четыре спектакля с участием Михаила Чехова.
Всем этим мы были обязаны встрече с Булгаковым.
На обратном пути из Ленинграда мы не останавливались в Москве. Да и стыдно было нам опять беспокоить Михаила Афанасьевича.
До сих пор
Г. Конский
Памятью сердца
Филиал МХАТа. На правой стороне нижнего мужского коридора — уборные без окон. На левой — с окнами. Я сижу в уборной без окна. Она довольно большая. Вдоль левой от входа стены, во всю ее длину, протянулся стол, на котором стоят в ряд зеркала. Около каждого зеркала по две лампочки. Стены завешены чем-то клетчатым. Красное, зеленое, серое, коричневое, в крупную клетку. Это костюмы извозчиков для первого акта. Отдельно, на открытой двери, висит красная мантия судьи. Идет «Пиквикский клуб». В сезоне 1934–1935 года Михаил Афанасьевич играл в этой пьесе роль председателя суда. Эта мантия его.
Я в уборной один. Зажжена одна лампочка. Из коридора в открытую дверь доносится неясный говор актеров и одевальщиков. Стоит какая-то блаженная тишина. Кажется, что никогда не зажжется яркий свет, не раздадутся громкие голоса, не замелькают перед тобой причудливо загримированные лица и не прозвучит неумолимый треск звонка, зовущий тебя на сцену.
В открытую дверь уборной быстро входит крепко и ладно сложенный светловолосый человек среднего роста. В одной руке у него бутылка нарзана, в другой стакан. Одет он в какой-то коричневатый, мохнатый, свободно, даже чуть-чуть мешковато сидящий на нем костюм, который сам именует почему-то «верблюжьим». Это Михаил Афанасьевич. Резко и сильно пожав мне руку, склонив при этом голову набок, он садится перед одним из зеркал, словно старается увидеть там что-то необыкновенное. Я тоже смотрю на него в зеркало и вижу приятное, энергичное лицо человека лет сорока, с мягкими золотистыми, рассыпающимися при поворотах головы волосами. Он разглядывает себя так серьезно и внимательно, как это делают только врачи, старающиеся поставить диагноз. Затем расстегивает верхнюю пуговицу сорочки, наливает стакан нарзана, залпом выпивает и начинает расшнуровывать ботинки. Происходит следующий диалог:
— Гриша, как вы думаете, сколько времени может играть радио, если его включить и не выключать?
— Не знаю, Михаил Афанасьевич.
— А все-таки?
— Право, не знаю. Я в этих делах профан.
— А как бы это узнать?
— Спросите Якова Борисовича Сухарева, он страстный радиолюбитель и, конечно, все знает. Я сейчас за ним схожу.
Через несколько минут я возвращаюсь с Сухаревым и еще двумя-тремя актерами, которые, узнав, что пришел Михаил Афанасьевич, потянулись в уборную с желанием поздороваться с ним и наверняка услышать что-нибудь интересное.
— Здравствуйте, Михаил Афанасьевич, чем могу служить? — немножко по-военному рапортует Сухарев.
— Скажите, дорогой Яков Борисович, если радиоприемник включить и не выключать, сколько времени он может работать не переставая?
— Это, Михаил Афанасьевич, зависит от того, какой приемник. Может быть, и месяц, может быть, два, а может быть, и дольше.
Глаза Михаила Афанасьевича в зеркале несколько тухнут.
Сухарев продолжает:
— Вы знаете, Михаил Афанасьевич, если очень мощный приемник, то, может быть, даже и год. А что — покупать приемник собираетесь? — спрашивает он заинтересованно.