Воспоминания о моей жизни
Шрифт:
Вышла первая книжка и была принята публикой с одобрением, какого я не ожидал. Накануне выхода второй книжки Сергий Семенович прислал за мной и сообщил известие об освобождении Москвы. В третьей была напечатана его статья (под заглавием «Письмо из Тамбова»), в которой предрекалось сооружение колонны во славу государя, с надписью: «Александру I, по взятии Москвы не отчаявшемуся, благодарная Россия».
Глава восьмая "Воспоминания старика"
Книга барона Корфа о вступлении на престол императора Николая Павловича по справедливости возбудила общее любопытство
Нельзя требовать исполнения этого от одного человека. Никто не может быть ни вездесущим, ни всеведущим. Пусть каждый, кто видел или слышал что-либо о случаях того времени, опишет, что ему известно: из этих разноцветных камешков составится полная и верная мозаика для потомства. Главное, чтоб говорили правду, ничего не утаивали, не украшая и не прибавляя.
Желая подать тому пример, я напишу все, что мне известно о тогдашних событиях и обстоятельствах, которые я видел вблизи, о деятелях того времени и о действиях их, просто и сколь возможно правдиво, не стесняясь мыслью ни о какой цензуре, не руководствуясь ни пристрастием, ни каким-либо враждебным чувством к кому бы то ни было. Это простые воспоминания, излагаемые безыскусственно, без всякого стеснения какими бы то ни было правилами или системами, долженствующие почерпать цену и важность в истине моих слов и моего прямодушия.
Это написал я 4 ноября 1857 года, когда еще не выходила книга Герцена о 14-м декабря 1825 года. Если в то время, когда написаны были мной эти строки, я считал полезным описать добросовестно и правдиво происшествие того времени, то ныне считаю это священной обязанностью. Гнусный беглец дерзает чернить своею пакостью даже людей достойных и благородных, осуждать нашу землю и выхвалять наглость, бессовестность, подлость, вероломство и кровожадность. Долг всякого честного человека и гражданина русского вступиться за правду и смело высказать ее перед светом и потомством.
4-го августа 1858 года
Для точного уразумения причин, свойств и обстоятельств странного заговора и мятежа 1825 года, нужно беспристрастно рассмотреть характер и царствование императора Александра Павловича. Воспоминания о нем современников вскоре изгладятся совершенно, и он будет изображаться в истории, по разнообразным и противоречивым преданиям и лицемерным документам, в ложном и превратном виде.
Император Александр, рожденный со всеми прекрасными дарами природы, наружными и внутренними, явился в свет в самое для него благоприятное время, когда Россия молила Бога о даровании достойного наследника престолу Екатерины. Бог и природа сделали для него все; люди извратили и испортили все, что могли. Известно враждебное, неестественное и пагубное отношение Екатерины к ее наследнику, Павлу. Эта умная, даровитая, великая женщина, которой Россия обязана своим устройством (не говорим благоустройством) и просвещением, находилась к сыну своему, как говорят
Неровный, непостоянный характер Павла, при добром сердце и уме необыкновенном, всегда был ему препятствием к точному и благому исполнению обязанностей царских, а долговременная, тягостная подчиненность не только матери, но и любимцам ее, дерзким и наглым, совершенно сбила его с пути и раздражила до крайности. На людей умных находят минуты забвения; на Павла находили минуты добра и здравого смысла.
Действительно, в императоре Павле чувство долга и чести нередко одерживало верх над вспыльчивостью и гневом. Вот тому несколько примеров.
В 1820 году Григорий Иванович Вилламов, водя меня по Гатчинскому дворцу, обратил мое внимание на один удивительный бюст Каракаллы и прибавил: «Но еще замечательнее здесь вот эта дверь. У ней, в царствование императора Павла, всегда стоял придворный лакей, чтоб отпирать ее при проходе государя на половину императрицы; это происходило регулярно в шесть часов утра. Раз как-то Павел пришел несколькими минутами ранее; видит: нет лакея, и вспыхнул гневом. Несчастный ушел было в другую комнату, но, услышав шаги, поспешил на свое место. Павел поднял на него палку. Лакей поспешно вынул из кармана часы, поднес императору и сказал:
— Государь! Я не виноват. Теперь шесть часов без пяти минут.
— Виноват, — отвечал император, опустил палку и вошел в дверь».
Однажды проезжал он мимо какой-то гауптвахты. Караульный офицер в чем-то ошибся.
— Под арест! — закричал император.
— Прикажите сперва сменить, а потом арестуйте, — сказал офицер.
— Кто ты? — спросил Павел.
— Подпоручик такой-то.
— Здравствуй, поручик!
При одном докладе Федора Максимовича Брискорна Павел сказал решительно:
— Хочу, чтобы было так.
— Нельзя, государь!
— Как нельзя?! Мне нельзя?!
— Сперва перемените закон, а потом делайте, как угодно.
— Ты прав, братец, — отвечал император, успокоившись.
В 1800 году несколько исключенных из службы офицеров, сосланных на жительство в Смоленск, напившись пьяны, вынесли свои мундиры на двор и, при толпе народа, сожгли их. Генерал-губернатором был там Михаил Михайлович Философов, человек необыкновенного ума и характера, отличившийся в должности посланника при копенгагенском дворе, в страшную эпоху владычества Струэнзе. Узнав о безрассудном поступке офицеров, он приказал арестовать их и ждал прибытия Павла, который в то время объезжал западные губернии. Государь, узнав об этом дорогою, прибыл в Смоленск в величайшем раздражении и отправился прямо в собор. При входе во храм, Философов стал в дверях и, протянув руки в обе стороны, не пускал государя.
— Это что? — воскликнул император.
— В Священном Писании, — возразил Философов твердо и спокойно, — сказано: «Гневный да не входит в дом божий».
Павел остановился, подумал и сказал:
— Я не гневен, я равнодушен: прощаю всех!
— Итак, гряди во имя Господне! — отвечал Философов, отступил в сторону и низко поклонился.
Государь в тот же день пожаловал ему Андреевскую ленту.
Бывший при воспитании Павла профессор Эпинус говаривал: «Голова у него умная, но в ней есть какая-то машинка, которая держится на ниточке. Порвется эта ниточка — машинка завернется, и тут конец и уму и рассудку». И то сказать: воспитание его было странное. Из записок Порошина видим, что у него смолоду старались развить страсть к женщинам, и со сведения его матери.