Воспоминания о Николае Шипилове
Шрифт:
А летом, на отдыхе в Испании, гуляя у моря, мы — я, моя жена Ольга, также хорошо знавшая Николая по Новосибирску, и сестра Марина, — еще ничего не зная об инсульте, вдруг почему-то заговорили о Шипилове. Перебирали связанные с ним события, вспоминали все перипетии того периода, общими усилиями сопоставили многие факты — чего прежде никогда не делали — и при этом не могли понять, с чего вдруг накатила такая волна. После приезда в Москву все стало ясно. Тонкая связь между людьми, тем более в экстремальной ситуации, — для меня абсолютная реальность. Я думаю, что Николай в эти тяжкие для него дни, лежа в реанимации с инсультом и чувствуя близкий уход, вспоминал прожитую жизнь. Перебирая события и лица, подводя итоги и прощаясь, он вспомнил и о нашей семье — ведь когда-то мы были очень близки…
Едва мы вернулись в Москву из
Мы много размышляли о сценарии жизни Шипилова, который тогда, в 80-х, на наших глазах разыгрывался в каком-то роковом варианте. Если внимательно проанализировать Колино творчество, его песни, то там отчетливо просматривается живущая в нем программа ранней смерти с трагическим концом. «Упасть хочу, ударившись о землю, и крыльями прижать ее к себе», «И упал я, сгорел, словно синяя стружка от огромной болванки с названьем «народ»», «Те, кто давал советы мне, и сами в жутком трюме. Я слышу их едва-едва, вдруг осознав, что умер», «Тогда скажу я им не зло: Деревья и трава! Я скоро стану им золой, я буду пищей вам!», «Нет, умирать не готов, не готов. Но лягу, где-то лягу». Все это — песни 70–80-х годов. Позже, в 90-х, в статье о Рубцове Коля написал: «Путь поэта — это путь к ранней могиле». Что было бы, если бы эта Колина фатальная программа осуществилась тогда — на самом взлете? В истории русской литературы сохранился бы образ талантливого писателя и поэта-песенника с ранним трагическим финалом. Но в этом случае не было бы ни героического участия Николая в событиях 1993 года, ни его прихода к вере, ни пронзительной патриотической публицистики, ни поздних песен великой силы и драматизма, ни провидческого романа «Псаломщик»…
Все эти события и факты жизни Шипилова, с такой силой и мощью пропущенные через его творческое сознание и душу, были нужны не только ему самому для дальнейшего духовного восхождения, но и всем нам. Слишком велик был его талант и масштабен потенциал личности, чтобы Бог позволил ему уйти из жизни подстреленным, не долетевшим до цели. Шипилов оказался победителем. В своей надрывной судьбе он сумел миновать еще один соблазн, подстерегающий каждого большого художника, — соблазн благополучного творческого финала, земного вознаграждения за прежние страдания. Представим, что Коля под старость получил бы всенародную славу, признание, материальное благополучие. Как бы это отразилось на его творчестве и душевном состоянии? Не могу себе представить Шипилова преуспевающего, почивающего на лаврах — где-нибудь в загородном особняке, в дорогом отеле, на курорте в Ницце… Бред какой-то. Шипилов и роскошь — «две вещи несовместные».
Но мне ясно и другое. Достойно благополучный финал для Коли был бы возможен, если бы история страны пошла по другому руслу, миновав соблазн перестройки с ее беспределом, бессмысленной и беспощадной коммерциализацией, буржуазной пошлостью. В этом случае творчество Николая получило бы истинное признание и в литературном мире он занял бы ту же позицию, какую занимали в советский период всенародно признанные Распутин, Белов, Шукшин… А песенное наследие, издаваемое большими тиражами, сделало бы Шипилова народным любимцем, подобно Высоцкому…
Мог ли человек такого творческого и личностного калибра, каким был Шипилов, получить массовое признание сегодня? Вопрос бессмысленный. Современное широкое признание возможно только через ТВ и FM-радио — а там царит та же бепредельная пошлость. Даже такой шедевр, как пророческая песня «После бала», в которой Коля предсказал свою смерть, не может существовать в нашем музыкальном пространстве в шипиловском исполнении, с его пронзительной, искренней интонацией. Она должна быть адаптирована к вкусу толпы, через эстрадную обработку, что и сделал Маликов. Только в таком виде она станет «Песней года-1998». Коля прекрасно понимал свою не-рыночность и не хотел идти на поклон сильным мира сего, просить деньги на выпуск компакт-дисков. Когда после триумфа 1998 года серьезные коммерсанты
Когда я послушал сам и дал послушать своим друзьям, знакомым диск «Золотая моя, золотая» с Колиными песнями, мы, не сговариваясь, отметили, что шипиловский талант, яркий и мощный уже с юности, под конец жизни поднялся на какой-то иной уровень. Сама основа — душевная боль, ранимость, сердечность — осталась, но пришло новое состояние духа — наполненное глубокими надличными переживаниями по поводу поруганной и распятой родины. От темы личной неустроенности художника, непонятого эпохой, внутреннего «эмигрантства в своей отчизне» Шипилов обратился к теме России, ее кресту и назначению, глубочайшему неприятию социальной несправедливости новорусской эпохи. Достаточно послушать его песни «Ко мне постучался товарищ хороший…» или «Шахтерскую», чтобы увидеть, что Шипилов перерос личную боль и заговорил как творческий ходатай, как молитвенник за страну. Он действительно изменился, вырос, развился, в каком-то смысле переродился — оставаясь собой и не изменяя себе. Можно сказать, что этой глубинной трансформацией он опроверг философию своего старшего друга и литературного учителя Ивана Овчинникова, который был убежденным сторонником идеи неизменности характера русского человека. У Ивана даже есть стихотворение-заклинание о том, чтобы никогда не изменяться, никуда не развиваться, а просто собой оставаться. Шипилов в этом вопросе вроде бы соглашался с Иваном. Но вот на вечере в Новосибирской филармонии в 2001 году камера запечатлела слова Коли, что ему важно развиваться — и в своем творчестве, и во взглядах на мир. Формула «измениться, не изменяя себе», мне кажется, наилучшим способом объясняет все, что произошло с Шипиловым к концу жизни. Духовно он изменился так глубоко, что сумел понять и выразить какую-то пока еще не разгаданную русскую тайну, которую всем нам предстоит понять.
Благие перемены во второй половине жизни — удел немногих. Те, с кем это происходит, — либо раскаявшиеся разбойники, ставшие святыми (один мой знакомый, послушав Колину «Рождественскую» песню, так и сказал: «это раскаявшийся разбойник Кудеяр»), либо герои, одержавшие победу над собой. В Коле было что-то и от святого (его своеобразная юродивость и глубокая вера последних лет), и от героя. Но прежде всего он был художником, проводником божественной музыки, каналом, через который Небо хотело нечто сообщить нам.
Коля Шипилов был одним из самых ярких впечатлений моей жизни, повлиявших и на мою судьбу, и на личность. Только после его смерти я осознал: это был один из лучших людей, что я когда-либо встречал. Он очень сильно влиял на людей, сам того, наверное, не понимая. Речь даже не о том, что он многим в жизни помог. Просто в его присутствии острее понималось метафизическое существо нашей жизни. Коля был в некотором смысле воплощенная квинтэссенция русского начала. Не в том смысле, что его вершина, идеал — речь не об этом. Зато — сгусток. Концентрат. И это шло от него как электрический ток. Сам живя неустроенно и трудно, он обладал удивительным свойством стимулировать в других желание изменить, улучшить, преобразить жизнь — реализовать себя сполна! Пожалуй, самое главное, что я получил от общения с Николаем, это ощущение, что жизнь — великое чудо. Теперь для меня это так еще и потому, что в ней встречаются такие чудесные существа, как он. Вечная память тебе, дорогой Коля!
«Спаси опять. Не уезжай…»
Не было ничего страшнее дня 18 августа.
Мы приехали с Феденькой на вокзал встретить папу. Выходя к поезду, он позвонил из Новосибирска: «Встретьте меня обязательно! Подарков везу-у! Сумки тяжеленные, неподъемные… Мне не дотащить с моими ногами. И целую пачку такого кр-расивого, огромного альманаха «Купола» с «Псаломщиком»! Как вы там? Расскажи что-нибудь!» «Ну что рассказывать! — говорю я Коле. — Приезжай скорей — наговоримся!»