Воспоминания о Штейнере
Шрифт:
Так он порою вел неделями по пустыням молчания.
Так он говорил о Христе!
И — кто так говорил о Христе?
Вернувшись из Дорнаха, я не мог привыкнуть к московской религиозно — философской болтовне; хочется не сказать, а вскричать, и даже СДЕЛАТЬ СЛОВАМИ ЯВЛЕНЬЕ ИЗ ВОЗДУХА отзыва той реальности, а не "аллегорий" силы Христовой в нем, когда он говорил "О"…
Срывалися с трезвости и трезвейшие: ждали, молчали и переглядывались: "Не… пропел ли… петух… Не… — стоят ли… в дверях!" Срывались на этом — "…не ли…?" Происходил экзамен "искушения" царствами; искушение
Перечитывая фортраги "Христос и духовный мир", "Пятое Евангелие" [378] , — спрашиваю: "Куда оно делось? Великолепнейшие прогляды — да! Но — главнейшего — нет: СВЕТА ПРОСВЕТОВ и ВЗГЛЯДА проглядов!" СВЕТ — ПРИСУТСТВОВАВШИЙ — ХРИСТОС!
Потому и "падали"!
Оговариваюсь: среди нас — философы; они мне возразят: подобного рода воспоминаниями я вздуваю "мистику"; антропософия — "трезвость", апеллирующая к познавательной ясности. Знаю: и сам доказываю, что нужна ясность; и сам щипал себя за палец в Лейпциге, чтобы не "упасть"; и даже — вытащил упавшего на меня толстого немца.
378
Das f"unf te Evangelium. Il existe plusieurs cycles et groupes de conf'erences tenus sous ce nom du premier octobre 1913 au 10 f'evrier 1914.
Не видавшие доктора, но весьма изучившие его "Философию Свободы" могут судить и рядить о "ясном мышлении" [379] . Известно ли им: "ясное мышление" могло вызывать в нас и явления, подобные явлению "Фаворского Света".
Лучше не "пасть", чем "пасть", ибо тут — разрыв между "Я" и МАНАСОМ; явление явствует все же о касании нас сил света; мы еще не владели [владеем] высшими органами; но тут факт налицо: рудименты органов есть.
Лучше не "падать", зная "язык", чем падать.
379
II s'agit de la "pens'ee pure" (reine Denken), notion fondamentale de la Philosophie de la libert'e.
Хуже всего: не "упасть" оттого, что "событие" ни в чем не зацепилось за черепом обведенную голову, с мозгом, прилипшим к костям, переворачивающую лишь абзацы и подабзацы теории знания и отвлеченные положения "О" духе. Должны овладеть мы и "Кантовым" рассудочным разумом; не мне это доказывать. Иное хочу сказать: доказав, что и рассудком можно понять связь гносеологии и христологии, надо доказывать: этого — мало; она и есть "О": то "О" духа (не дух), на что гремел доктор. Доктор требовал большего: такта и знанья рельефов различных сознаний и твердого понимания, что — в Разуме нет ни ГОЛОВЫ, отделенной от СЕРДЦА, ни безголового сердца; есть сердечное, жаркое, любовное ведение: Христова Импульса.
И говорил о Христе не головой, не сердцем, а — БОЛЬШИМ; но большее, не будучи "безголовием" мистики, не было "бессердечностью" утонченнешей клоунады теоретико — познавательного бильбокэ; Разум, вешавший в нем о Христе, юта станет понятен, когда
Вне жара и силы, до которой всем далеко, — не поймем тайн Христова Ума.
И он не говорил, а "пылал".
"Одни" — падали; другие — сидели на лекциях с карандашиком, прослеживая — даже в миги ТАКИЕ — связь ГНОСЕОЛОГИИ И ХРИСТОЛОГИИ.
"Тетка" — падала; а "дядя" — прослеживал.
Немногие — овладевали подступами к "интеллекту".
"Тетки" — лучше; откровенно душою их овладевал Люцифер; "дяди" — хуже: гносеологизируя в эти минуты "О" духе — в минуты ДУХОВНЫЕ — они падали в объятия Аримана.
Доктор нам говорил от "головы" к "голове". Это — усвоили; но обращался он в миги другие к СЕРДЦАМ; выраженье: "от сердца к сердцу" — с какой ясной, любовной улыбкой он говорил это, когда говорил о "младенце" Иисусе, сильном беспомощностью возлежания в яслях, перед которой ломается меч Аримана, — сам был беспомощным младенцем; не спрашивал, чтобы помнили спекуляции, его же; был — сердце; вернее: ум его был в месте сердца; и УМНОЕ СЕРДЦЕ — цвело; "сердце", а не "сердечный ум".
Хочу сказать, чтобы твердо знали: говорил очень умные вещи о гнозисе и о Христе; это — известно; о том же, что делалось в сердцах, — не видавшие доктора не могут понять; я должен сказать: "Он был сердцем гораздо более, чем головою"… Он был — инспирация: не имагинация только! И слова о ХРИСТЕ — инспирации: сердечные мысли; перерождающие чувства еще больше, чем головы; как МЫСЛЬ живет в абстракциях, не будучи ими, так инспирация, будучи мыслью,
— живет в чувствах; она менее всего — бесчувствица феноменологических мыслеплясок, способных угнать — куда Макар телят не гонял; и даже — мотивировать антропософски подобный угон.
Доктор молчал о Христе — головой; и говорил СОЛНЦЕМ
— СЕРДЦЕМ; слова его курсов о Христе, — выдохи: не кислород, а лишь угольная кислота, намекающая на процесс тайны жизни.
Полуэпилептическое "уже", на котором срывались — неумение найти сферу "уже"; не при ЭТИХ дверях стоял ОН — при других: голова ж поворачивалась — к деревянным дверям: Удар ДЕРЕВА ПО ГОЛОВЕ, — сознание мутилось. Была иная дверь — СЕРДЦЕ! Он звал к ЭТОЙ двери…
— "Вздор! О каких он дверях говорит?"
О таких дверях я [я дверях] говорю, куда вы не войдете, пока не измените своего мира!
Должны говорить мы — тут ТАК: без "гносеологических вертов", без Аримана, без "Ариманики": без смешка, ставшего модным среди иных из нас.
Так говорил — он; и так говорил учение его, Бауэр; надеюсь: в Христианской Общине говорят — так.
Вне СЕРДЕЧНОГО языка ("ВЫ — ПИСЬМО наше, НАПИТАННОЕ В СЕРДЦАХ" — говорит нам апостол) — молчание.
Вот почему и на эсотерических уроках вторую часть лозунга произносил он: "Ин…, — наступало молчание (и — сквозь глаза его виделся Кто — то), — … моримур"* (в Нем мы умираем.), — произносил он отрывисто, строго — взволнованно, как бы наполненный жизнью того, что стоит между "ин" и "моримур". К этому МОЛЧАНИЕ в докторе я и апеллирую; чтобы стало ясно, ЧТО переживали мы в Лейпциге [380] и ЧЕГО ИМЕННО нет в изданном "курсе".
380
Christus und die geistige Welt (28.12.1913 — 2.1.1914).