Воспоминания сестры милосердия.
Шрифт:
У него было много врагов, так как знали кругом о его отрицательном отношении к большевикам. Возможно, что кто-нибудь, кто видел его в Тангинке, придя к нам, его узнал, и этого было достаточно, чтобы его расстрелять. Похоронили его во фруктовом саду. Но на этом расстреле убийцы не успокоились: они вытащили из карманов фотографию какого-то незнакомого генерала и хотели прикончить кухарку, говоря, что она генеральская мать и похожа на фотографии. С большим трудом удалось доказать, что она прислуга, то же самое было и с ее дочерьми – горничными, которых обвиняли, что они генеральские
Наше имение очень понравилось штабу, который там и устроился. Большой, благоустроенный дом, полная чаша всего: бассейн с питьевой водой, сад, огород, сено, дрова и вся живность. Кроме штаба, по всему имению останавливались проходившие части, обозы, беженцы…
Штаб простоял у нас несколько дней. Когда все свиньи, птица были съедены, на огороде не оставили ничего, он двинулся вперед!
В доме тогда было еще относительно все цело. Но после ухода штаба через дом прошли многие сотни людей. Каждый забирал с собой что только мог. Дрова кончились, рубить новые было лень, и стали жечь на кострах мебель.
Петербургские сундуки на плоской крыше стояли благополучно почти до самого конца, и, только когда появились обозы с беженцами и бабы бросились грабить, они разбили временную крышу веранды и нашли все. Пошла вакханалия! Через крышу вытаскивали ковры, белье, меха. Начались драки!.. И большая часть вещей тут же раздиралась на части: рвали дорогие меховые манто, скатерти, ковры…
Потом в лесу мы находили куски материй и меха. Когда уже нечего было грабить, стали разбивать все, что не могли унести. Нашим служащим удалось спасти одну корову и пару свиней, сказав, что это их собственные. На винограднике не осталось ни одной ягодки. В садах все же осталось кое-что. Главным образом груши и яблоки зимних сортов, которые в августе были совершенно зеленые, но на нижних ветках и они были сорваны. Огород и бахча имели самый жалкий вид, все потоптано, поломано и уничтожено!
Узнали мы и о судьбе тех помещиков, которые не успели убежать. Ближайшие наши соседи, профессор Филиппов с женой, бежали, а сыновья, юноши, ушли в горы, в лес и прожили там все это время. По ночам они спускались к себе на огород и в сад за пищей. Но все остальные, не уехавшие, были расстреляны – военный врач Протасов, Кравченко, Марков и Яковлев – старик из разбогатевших крестьян. Он жил безвыездно в своей усадьбе, семьи у него не было. Большевики нашли, что он похож на какого-то генерала, и на всякий случай его расстреляли. Даниловы в это время не жили у себя в имении. Их чудный дом с колоннами был разграблен, а затем сожжен до основания.
Мы переночевали на ферме, где наши служащие постарались устроить нас как можно лучше. А на другой день мы пошли в дом. Картина представилась нам ужасная: окна все были выбиты, зеркала разбиты вдребезги, мебель, которую не сожгли, была порублена шашками, все обивки, занавески сорваны. В кабинете все книги, журналы, документы, фотографии были разорваны на мелкие клочки, и ворох разорванной бумаги толстым слоем покрывал пол.
Рвали книги в поисках денег. У пианино были отрублены все молоточки, и оно было набито тухлыми помидорами. На стенах всевозможные безобразные надписи и рисунки, в углах
Трудно себе представить картину, которую мы увидели! Вокруг дома все было вытоптано и… поломано!!!
В кладовке стены были все исковерканы, и, если бы мы не взяли вещей с жемчугом, – все бы пропало! Небольшое количество денег, которые папа зарыл за беседкой, исчезло – большевики копали вокруг дома в поисках клада и, конечно, наткнулись на эти деньги. Но драгоценности, которые были зарыты далеко в лесу, остались целы.
Положение наше было отчаянное, но выбора не было. Хотя все было разорено, урожаи почти полностью пропали, мы остались почти без денег и вообще без ничего, единственная возможность как-то прожить была – оставаться у себя, приводить все в порядок и начинать все сначала.
Здесь, по крайней мере, была крыша над головой и мы были у себя. Мы сразу же начали очищать дом. Перебрали все разорванные бумаги и книги в поисках документов и фотографий, кое-что находили, подбирали и склеивали, несколько кусков фотографий нашли в помойной яме. Из запасных стекол починили окна, а другие забили досками. Удалось починить кое-что из мебели, кровати, матрасы. Все надо было как следует вычистить, вымыть. Это заняло дней пять, и мы перебрались к себе. Кухарке удалось припрятать кое-что из посуды, а некоторые служащие получили в подарок от большевиков кое-какие наши вещи, которые они нам вернули. Все это была капля в море, но позволяло нам как-то обернуться.
Мы стали ходить по имению и искать брошенные и потерянные грабителями вещи. Так, я нашла свой кожаный несессер, в котором остались некоторые предметы – мыльница, щетка… Нашли два куска от папиного бобрового воротника его николаевской шинели, из которых мы с Аней смастерили себе шапки. В общем, все, что находили, чистили, мыли и приспосабливали к употреблению. Несколько вещей нам вернули крестьяне из Небуга, сказав, что это им подарили. Может быть, это и так, а может быть, и сами грабили.
Комендант Туапсе прислал нам большой кусок суровой бязи с красными полосками – из нее было сшито каждому из членов семьи по одной вещи: я получила платье, тетя Энни – блузу и т. д.
Труднее всего было с питанием. Особенно трудно с хлебом, так как муку можно было достать с большим трудом, и все меньше и меньше, – наше побережье своей муки не имело, а все запасы были увезены большевиками. Не было ни мыла, ни сала. Подвоза же не было никакого. Железная дорога была перерезана, там шли бои, а пароходы не ходили.
Во всей губернии начинался голод. Наше положение становилось безвыходным: денег почти не оставалось. Правда, предвиделась продажа оставшихся недозрелых фруктов, но этого, конечно, было недостаточно, да и надо было ждать, пока они поспеют к сбору. Других доходов не было никаких, а жило нас, кроме нашей семьи и семьи Княжецких, еще учительница и три прислуги: всех надо было накормить, одеть и снова налаживать хозяйство. Кроме того, надо было Пете учиться дальше. Женя еще был маленький и проходил все с учительницей. Все, конечно, волновались, но ничего придумать не могли: ведь мы были отрезаны от всего мира.