Воспоминания советского дипломата (1925-1945 годы)
Шрифт:
Главным из них являлась сильная вибрация судна или, точнее, той части судна, где я находился. На корме «Кента» имелись два так называемые адмиральские каюты: их отдали Идену и мне, как двум наиболее почетным пассажирам. Иден получил каюту слева, а я каюту справа по ходу корабля. Нас разделял лишь неширокий коридор. Каждая каюта состояла из салона, спальни и умывальной комнаты. Обставлены они были прекрасно, конечно, в морском стиле. Все было бы превосходно, если бы… под полом коридора между каютами не проходили четыре оси от четырех мощных винтов крейсера. Когда «Кент», как ему и полагалось, развивал большую скорость, когда
Я познакомился с командиром «Кента» и его ближайшими помощниками, несколько раз — во время ленчей и обедов сидел за столом в кают-компании, но большую часть времени проводил в своей «адмиральской каюте», перечитывая запоем взятое с собой «Былое и думы» Герцена. Я читал и думал: «Как прост был мир во времена Герцена по сравнению с нынешним! Как несложны были волновавшие его проблемы! Как скромны были масштабы тогдашних событий!.. А сейчас, в наши дни?» И я начинал думать о том, что творится на нашей планете. В особенности, думать о том, что через несколько дней должно произойти в Москве.
Иногда, когда мне уж очень надоедало сидеть в каюте, я выходил на палубу. Я садился где-нибудь с подветренной стороны и весь превращался в слух и созерцание. Картина была мрачная и демоническая: черная вода, черное небо, бурные волны, столб льда, наросшего на носу корабля, и где-то внизу этот непрерывный, ровный гул машин, монотонно сотрясающий судно. Часто казалось, будто бы в глубокой тьме полярной ночи между тьмою неба и тьмой воды несется тёмный волшебный корабль, летящий в неизвестность…
И тогда мне как-то невольно приходило в голову, что как раз четверть века назад, в 1916 г., на этом же самом пути бесследно погиб английский военный министр лорд Китченер. Считается, что судно, на котором он плыл, наскочило на мину и затонуло вместе со всеми, кто находился на борту. Но в сущности быть уверенным в этом невозможно, ибо никто с судна Китченера не спасся. Я перебирал в голове воображаемые детали этой загадочной морской драмы и думал:
— Дважды в истории такие вещи не повторяются… Нам грозят совсем другие опасности.
12 декабря мы прибыли, наконец, в Мурманск. Над морем висела густая пелена тумана, которой мы радовались: она прикрывала «Кент» от немецкой авиации, расположенной тут же, недалеко от Мурманска, по ту сторону фронта. Навстречу нам в море вышел буксир, с которого на борт крейсера поднялся советский лоцман. Потом буксир повернулся и медленным ходом пошел вперед, пролагая путь для вступления в Кольский залив. «Кент» осторожно следовал за буксиром. Часа через три крейсер бросил якорь на рейде напротив Мурманска. Идена встретили местные власти — гражданские и военные. Были тут и представители Наркоминдела, специально прилетевшие из Москвы: начальник протокольного отдела Ф.Ф.Молочков и начальник второго европейского отдела Ф.Т.Гусев.
Сразу же было решено, что вся группа Идена пока останется на крейсере, а я отправлюсь на берег для участия в обсуждении
Воздушный путь сильно сокращал время передвижения, но, во-первых, присланные из Москвы самолеты не отапливались (что в условиях лютой зимы 1941/42 г. имело большое значение), а во-вторых, — и это было еще важнее несколько сот километров самолеты должны были идти без всякого прикрытия истребителями. Воздушная трасса из Мурманска лежала на Архангельск. Мурманск мог дать прикрытие на начальную часть пути. Архангельск мог выслать прикрытие на конечную часть пути (радиус действия тогдашних истребителей был сравнительно ограничен), а между этими двумя зонами относительной безопасности лежала довольно широкая полоса, где самолеты должны были идти без всякой охраны. Взвесив все эти обстоятельства, наш «военный совет» отверг воздушный путь.
Итак, приходилось ориентироваться на железную дорогу. Это было дольше, но надежнее. Однако и тут имелось одно осложнение. Несколько южнее Кандалакши есть небольшая станция, носящая финское наименование Лоухи, что значит «ведьма». Фронт в районе Лоухи отстоял от линии железной дороги всего лишь на 20–25 км, и самая станция Лоухи довольно часто подвергалась налетам немецкой авиации. После оживленной дискуссии мы пришли к выводу, что район Лоухи надо пройти ночью, и на эту единственную ночь сконцентрировать здесь на всякий случай максимум вооруженных сил. Отъезд англичан из Мурманска назначался на следующий день, 13 декабря.
После «военного совета» я вернулся на крейсер и, не входя в подробности (в частности, ничего не говоря о Лоухи), сообщил Идену о принятых нами решениях. Иден ответил:
— Пусть будет по-вашему: вам лучше знать местные условия.
В ночь с 12 на 13 декабря я ночевал на берегу и поздно вечером имел большую и интересную беседу с местными товарищами. Я расспрашивал их о фронте, о тыле, о настроении народа, а они — о положении в Англии, о цели визита Идена, о взглядах Черчилля, а больше всего о том, когда же будет наконец открыт второй фронт?
На следующее утро пришла военная сводка, которая вызвала у всех огромный подъем духа. Она сообщала о поражении немцев под Москвой. Все ходили, как именинники, пожимали друг другу руки и восторженно восклицали: «Вот это да!» Я поехал на крейсер и рассказал Идену о приятных новостях. Он уже кое-что знал о них из английских радиопередач, но привезенные мной подробности сильно подействовали и на него.
— Это замечательно! — воскликнул Иден. — Впервые германская армия терпит неудачу!
Потом мы сошли на берег и вместе с Иденом объехали весь город, засыпанный снегом, слегка закутанный в дымку тумана. Иден долго стоял на одной возвышенности, с которой открывался широкий вид на весь Мурманск, на Кольский залив, на гряду невысоких гор, покрытых снегом, и потом сказал: