Воспоминания советского посла. Книга 2

Майский Иван Михайлович

В апреле, мае и июне приводимые документы в основном касаются экономических вопросов текущего порядка. Вопросы политические также иногда затрагиваются, но лишь изредка и попутно, нося характер ни к чему не обязывающего взаимного зондажа. Обычно речь идет о возможности улучшения отношении между СССР и Германией, которые в то время отличались большой напряженностью. Такие разговоры являются повседневными между дипломатическими представителями любых двух стран, отношения между которыми оставляют желать лучшего. Ничего «зловещего», направленного против интересов Англии и Франции, в них нет. Ни о каком двуличии советской политики говорить не приходится. Приведу некоторые конкретные детали.

К апрелю, как только что было упомянуто, относится лишь один документ. Он является записью переговоров между германскими и советскими представителями в Берлине о статусе советского торгпредства в Праге и о выполнении советских заказов на заводах Шкода, сделанных там еще до захвата Чехословакии Германией. Вопрос этот, как видим, относился

к области текущих экономических отношений между двумя странами и не имел никакого заострения против западных держав.

5 мая видный представитель германского министерства иностранных дел Шнурре, занимавшийся главным образом экономическими вопросами, пригласил к себе советского поверенного в делах в Берлине Астахова и сообщил ему, что заводам Шкода предписано выполнить советские заказы. Астахов, естественно, выразил удовлетворение по поводу этого сообщения и поинтересовался, не будут ли в ближайшем будущем возобновлены прерванные в феврале 1939 г. советско германские переговоры (также по вопросам экономическим), на что Шнурре дал уклончивый ответ. Далее Шнурре в своей записи этого разговора говорит:

«Астахов коснулся отставки Литвинова (которая произошла за два дня перед тем. — И. М.) и, не спрашивая прямо, пытался выяснить, не приведет ли это событие к изменению нашей позиции в отношении Советского Союза» [272] .

Если Шнурре правильно передает то, что говорил в данной связи Астахов (в чем, конечно, никак нельзя быть уверенным), то надо полагать, что Астахов хотел произвести известный зондаж: отставка Литвинова тогда истолковывалась на Западе как переход СССР от сотрудничества с Англией и Францией к политике изоляции или даже к сотрудничеству с Германией. Галифакс 6 мая (об этом я уже упоминал) поставил мне прямо в лоб вопрос, как надо понимать освобождение Литвинова от обязанностей наркома иностранных дел и остаются ли в силе сделанные нами 17 апреля предложения о тройственном пакте взаимопомощи. Советскому правительству могла быть полезна информация о том, как реагируют правящие круги Германии на происшедшие в Москве перемены. Но весьма вероятно, что на самом деле вопрос об эффекте отставки Литвинова на германо-советские отношения поставил сам Шнурре и только в своей записи разговора изобразил дело так, будто бы данный вопрос исходил от Астахова (подобные трюки встречаются в практике буржуазной дипломатии), ибо, когда четыре дня спустя, 9 мая, тот же Астахов представлял работнику германского министерства иностранных дел Брауну фон Штумму вновь прибывшего корреспондента ТАСС Филиппова, то в ответ на вопрос Штумма, какое влияние на советскую внешнюю политику произведет смена, происшедшая на посту наркома иностранных дел, Астахов сказал, что Литвинов проводил не свою собственную политику, а политику, «вытекающую из общих принципов Советского государства» [273] . Какая бы версия названного разговора ни была правильной, во всяком случае не подлежит никакому сомнению, что зондаж об эффекте отставки Литвинова отнюдь не означал чего-либо, имеющего хотя бы отдаленное сходство с переговорами о соглашении с Германией.

272

«NSR», р. 3.

273

«NSR», р. 4.

17 мая Астахов опять посетил уже известного нам Шнурре и вел с ним переговоры о статусе советского торгпредства в Праге. Затем Шнурре в своем отчете пишет:

«Во время разговора, который далее последовал, Астахов опять подробно коснулся развития германо-советских отношений» [274] .

Из формулировки Шнурре неясно, кто был инициатором разговора на данную тему, но если им был Астахов, то, даже по записи Шнурре, все, что он по этому поводу сказал, было проникнуто большим недоверием к Германии. Астахов выразил удовлетворение в связи с известной сдержанностью в отношении СССР, проявленной германской прессой за предшествующие недели, но тут же прибавил, что «Советы пока еще не могут решить, не является ли такая сдержанность временным перерывом, преследующим тактические цели» [275] . Астахов указывал на пример итало-советских отношений как прообраз того, что возможно и в отношениях между СССР и Германией.

274

Ibid., p. 5.

275

Ibidem. («NSR», р. 5. — V_E).

Во всех разговорах советских представителей в Берлине с германскими дипломатами не было решительно ничего такого, что выходило бы за рамки естественной повседневной заботы об улучшении отношений между двумя странами, находящимися в состоянии большой напряженности. Никаких признаков какого-либо злокозненного «заговора» против Англии и

Франции в них нельзя найти даже под микроскопом.

20 мая произошло гораздо более важное событие: в этот день германский посол в Москве Шуленбург посетил наркома иностранных дел СССР и сделал попытку возобновить прерванные в феврале германо-советские торговые переговоры. Что же он услышал в ответ? Советский нарком не только не выразил по этому поводу каких либо восторгов, но, напротив, довольно резко заявил, что вся история предшествующих переговоров между двумя странами по вопросам торговли производит на Советское правительство впечатление несерьезной игры со стороны Германии, игры, имеющей, очевидно, какие-то политические цели. Отсюда нарком делал тот естественный вывод, что, прежде чем возобновлять эти переговоры, следует создать для них необходимую «политическую базу», т. е. улучшить политические отношения между обеими странами [276] .

276

«NSR», р. 6.

Донесение Шуленбурга об этом разговоре подействовало очень обескураживающе на Берлин, и 21 мая статс-секретарь Вейцзекер телеграфировал германскому послу в Москве:

«На основе результатов вашей дискуссии с Молотовым мы должны сделать вывод: нам следует молча сидеть и выжидать, не обнаружат ли русские желания говорить более ясно» [277] .

Такова подлинная картина германо-советских отношений в мае 1939 г., как это явствует даже из тенденциозно подобранных документов германского министерства иностранных дел по заказу наших недругов в США. А Даладье осмеливается голословно утверждать, будто бы СССР «с мая вел двойные переговоры: одни — с Францией, другие — с Германией!».

277

Ibid., p. 7. («NSR». — V_E).

Однако тройные переговоры сильно беспокоили гитлеровскую Германию, и «молчаливого сидения» хватило ненадолго. 27 мая Вейцзекер пишет Шуленбургу: «Мы здесь (т. е. в Берлине. — И. М.) того мнения, что англо-русскую комбинацию будет нелегко предупредить» [278] , а 30 мая по специальному указанию Гитлера он приглашает к себе Астахова и, заявив, что статус советского торгпредства в Праге затрагивает большие принципиальные проблемы, ставит перед ним во весь рост вопрос о политических отношениях между Германией и СССР. Вейцзекер развивает при этом такую концепцию: в Берлине не любят коммунизм и покончили с ним внутри страны, в Берлине не ожидают, что в Москве любят национал-социализм, однако идеологические различия не должны мешать поддержанию между обеими странами нормальных деловых отношений.

278

Ibid., p. 9. («NSR». — V_E).

Это был новый германский аванс по адресу СССР, но Астахов реагировал на него очень осторожно. Из записи Вейцзекера видно, что он напомнил своему собеседнику о недоверии к гитлеровской Германии, укоренившемся в Москве, но, конечно, согласился со взглядом Вейцзекера, что, несмотря на идеологические различия, обе страны вполне могут нормализовать свои отношения. Таково ведь было одно из основных положений советской внешней политики вообще.

Еще важнее было то, что Москва никак не реагировала на новый акт германской дипломатической оффензивы. В течение июня между Германией и СССР шли очень оживленные переговоры по торговым делам, но к концу месяца они прекратились ввиду невозможности урегулировать имеющиеся между сторонами разногласия. СССР признавал немецкую позицию недостаточно благоприятной для себя.

Несмотря на эту неудачу, несмотря на то, что Советское правительство промолчало в ответ на беседу Вейцзекера с Астаховым 30 мая, Шуленбург 28 июня посетил советского наркома иностранных дел и вновь от имени своего правительства официально заявил, что Германия желает нормализации отношений между обеими странами. Шуленбург при этом указал на ряд фактов (заключение Германией пактов о ненападении с прибалтийскими странами, изменение тона германской печати в отношении СССР и т. д.), которые, по его мнению, свидетельствовали о готовности Берлина пойти навстречу Советскому Союзу.

Это шло по линии советских желаний и означало благоприятный для нас сдвиг в германской политике, однако советский нарком и тут не проявил никаких особых восторгов, а, судя по собственной записи Шуленбурга, спокойно ответил, что он принимает слова Шуленбурга «с удовлетворением и считает необходимым подчеркнуть, что внешняя политика СССР в соответствии с заявлениями его руководителей стремится поддерживать добрые отношения со всеми странами и что это относится также к Германии, разумеется, при условии взаимности» [279] .

279

«NSR», р. 26-27.