Воспоминания современников об А. П. Чехове
Шрифт:
— Вы узнаете? — спросила Надя, указывая на поднос.
Он сразу не понял.
— «Скучная история», — напомнила Надя.
Он улыбнулся и откинул прядь волос.
— Да, да…
Скоро в кабинет стали входить гости.
— А Сергей Николаевич только к двенадцати, — говорила Надя.
Разговор стал общим.
Вдруг я спросила Антона Павловича:
— А вы еще не видали Чехова?
— Кого? — удивился он.
— Чехова. Вы когда приехали?
— Я приехал вчера, — ответил он, — но я сам Чехов.
Я сконфузилась.
— Лейкина,
Все засмеялись, а Антон Павлович смеялся и смотрел, как я краснею до слез.
— Нет, я еще не видал Лейкина, — сказал он. — Ведь вы про Лейкина? Наверно, про Лейкина? Не про кого другого?
Я тоже начала смеяться и вдруг испугалась, что не смогу остановиться и заплачу, и потихоньку вышла из комнаты.
Что это со мной? Как глупо! Это нервы из-за Надиных разговоров.
Когда я вернулась, Чехов встал и пошел мне навстречу. Мы поговорили стоя и как-то незаметно перешли в гостиную.
— Расскажите мне про ваших детей, — попросил Антон Павлович.
О, это я делала охотно!
— Да, дети… — задумчиво сказал Чехов. — Хороший народ. Хорошо иметь своих… иметь семью…
— Надо жениться.
— Надо жениться. Но я еще не свободен. Я не женат, но и у меня есть семья: мать, сестра, младший брат. У меня обязанности.
— А вы счастливы? — спросил он вдруг.
Меня этот вопрос застал врасплох и испугал. Я остановилась, облокотившись спиной о рояль, а он остановился передо мной.
— Счастливы? — настаивал он.
— Но что такое счастье? — растерянно заговорила я. — У меня хороший муж, хорошие дети. Любимая семья. Но разве любить — это значит быть счастливой? Я в постоянной тревоге, в бесконечных заботах. У меня нет покоя. Все силы своей души я отдала случайности. Разве от меня зависит, чтобы все были живы, здоровы? А в этом для меня теперь все, все! Я сама по себе постепенно перестаю существовать. Меня захватило и держит. Часто с болью, с горьким сожалением думается, что моя-то песенка уже спета… Не быть мне ни писательницей, ни… Да ничем не быть. Покоряться обстоятельствам, мириться, уничтожаться. Да, уничтожаться, чтобы своими порывами к жизни более широкой, более яркой не повредить семье. Я люблю ее. И скоро, очень скоро я покорюсь, уничтожусь. Это счастье?
— Это ненормальность устройства нашей семьи, — горячо заговорил Чехов. — Это зависимость и подчиненность женщины. Это то, против чего необходимо восстать, бороться. Это пережиток… Я отлично понимаю все, что вы сказали, хотя вы и не договариваете. Знаете: опишите вашу жизнь. Напишите искренне и правдиво. Это нужно. Это необходимо. Вы можете это сделать так, что поможете не только себе, но и многим другим. Вы обязаны это сделать, как обязаны не только не уничтожаться, а уважать свою личность, дорожить своим достоинством. Вы молоды, вы талантливы… О нет. Семья не должна быть самоубийством для вас… Вы дадите ей много больше, чем если будете только покоряться
Он повернулся и стал ходить по комнате.
— Я сегодня нервна. Я, конечно, многое преувеличила…
— Если бы я женился, — задумчиво заговорил Чехов, — я бы предложил жене… Вообразите, я бы предложил ей не жить вместе. Чтобы не было ни халатов, ни этой российской распущенности… и возмутительной бесцеремонности.
В гостиную вошел Петя.
— Лидия Алексеевна! За вами прислали из дома.
— Что случилось? — вздрогнув, вскрикнула я.
— Левушка, кажется, прихворнул. Анюта прибежала.
— Антон Павлович, голубчик… Я не вернусь туда прощаться. Вы объясните Наде. До свидания!
Я вся дрожала.
Он взял мою руку.
— Не надо так волноваться! Может быть, все пустяки. С детьми бывает… Успокойтесь, умоляю вас.
Он шел со мной вниз по лестнице.
— Завтра дайте мне знать, что с мальчиком. Я зайду к Надежде Алексеевне. Дома выпейте рюмку вина.
Анюта спокойно стояла в передней.
— Что с Левой?
— Да барин меня за вами послал, чтобы вы домой.
— Что у Левы болит?
Анюта, девушка лет семнадцати, служила помощницей старухи-няни.
— Знаю только, он проснулся и стал просить пить. А не жаловался. Барин пришел…
Миша сам открыл мне дверь.
— Ничего, ничего, — смущенно заговорил он. — Он уже опять спит, и, кажется, жару нет. Без тебя я встревожился. Без тебя я не знаю, что делать. Пил почему-то. Разве он ночью пьет? Про тебя спросил: где мама? Мама скоро придет? Видишь, мать, без тебя мы сироты.
Он пошел со мною в детскую. Лева спокойно спал. Никакого жара у него не было.
Миша крепко обнял меня, не отпуская.
— Ты моя благодетельная фея. При тебе я спокоен и знаю, что все в порядке.
Мне вспомнилось, как он за обедом разбросал по полу все оладьи, потому что, по его мнению, они не были достаточно мягкими и пухлыми: «Ими только в собак швырять».
— А ты представляешь себе, как ты меня испугал?..
— Ну, прости. Сердишься? Уж такая ты у меня строгая. Держишь меня в ежовых. А я все-таки без тебя жить не могу. Ну, прости. Ну, поговорим… Весь вечер без тебя…
А я уже знала теперь. В первый раз, без всякого сомнения, определенно, ясно, я знала, что люблю Антона Павловича. Люблю!
Была масленица. Одна из тех редких петербургских маслениц — без оттепели, без дождя и тумана, а мягкая, белая, ласковая.
Миша уехал на Кавказ, и у нас в доме было тихо, спокойно и мирно.
В пятницу у Лейкиных должны были собраться гости, и меня тоже пригласили. Жили они на Петербургской, в собственном доме.
Я сперва поехала в театр, кажется на итальянскую оперу, где у нас был абонемент. К Лейкиным попала довольно поздно. Меня встретила в передней Прасковья Никифоровна, нарядная, сияющая и, как всегда, чрезвычайно радушная.