Воспоминания великого князя Александра Михайловича Романова
Шрифт:
К концу этого обеда мои симпатии и антипатия установились: решил завязать дружбу с Никки и с его братом Георгием, с которым был уже знаком во время нашего пребывания в Крыму. Точно так же я был не прочь избрать товарищами моих игр великих князей Павла Александровича9 и Дмитрия Константиновича10. Что же касается остальных великих князей, то я решил держаться от них подальше, насколько мне позволит этикет и вежливость. Глядя на гордые лица моих кузенов, я понял, что у меня был выбор между популярностью в их среде и независимостью моей личности. И произошло так, что не только осенью 1879 года, но и в течение всей моей жизни в России, я имел очень мало общего с членами Императорской семьи, за исключением Императора Николая II и его сестер и моих братьев. Бедный
Когда-нибудь романист, обладающий талантом Золя, который не побоится потратить долгие годы на архивные изыскания, изберет историю последних Романовых в качестве сюжета для большого романа-хроники, и это будет произведением, не менее замечательным, чем «История Ругон-Маккаров». Отцы и сыновья, кузены и братья, дяди и племянники – мы были между собою так непохожи характерами, наклонностями и интересами, что почти невозможно поверить, что всего какие-нибудь сорок лет и два царствования прошли между смертью железного правителя Европы Николая I и вступлением на престол его несчастного правнука, последнего Императора Всероссийского Николая II.
Брак моей сестры Анастасии послужил как бы прологом к расколу нашей личной семьи. Трое моих старших братьев начали службу в гвардии, и нужно было принять решение и о моей дальнейшей судьбе. Во всяком случае, мне стало ясно, что мы скоро все будем друг с другом разлучены. Анастасия первая начала взрослую, самостоятельную жизнь. Высокая, стройная и темноволосая, в тяжелом платье из серебряной парчи (традиционном для великих княгинь) – она была изумительно хороша, когда Император Александр II повел ее, во главе свадебного шествия, в котором приняли участие представители всех царствующих домов Европы, через залы Зимнего дворца в дворцовую церковь. Сейчас же вслед за венчанием по православному обряду состоялось второе – по протестантскому. Таким образом и Император Всероссийский и Император германский были удовлетворены, и их родственники – великая княжна Анастасия Михайловна и герцог Фридрих Мекленбург-Шверинский были дважды в течение сорока минут соединены брачными узами.
Семейный завтрак, поданный после второй брачной церемонии, и большой торжественный обед заполнили программу дня. Следующее утро было посвящено приему иностранных дипломатов, придворных и представителей духовенства. Потом состоялся еще один семейный обед. Только к концу второго дня жених и невеста могли сесть в специальный поезд, который должен был доставить их в Германию. Раздался свисток, почетный караул отдал честь, и мы потеряли из виду нашу Анастасию. Мать плакала, отец взволнованно теребил перчатку. Суровый закон, предписывавший членам Царствующего дома вступать в браки с равными по крови членами иностранных династий, впервые поразил нашу семью. Этот закон тяготел над нами вплоть до 1894 года, когда я первый его нарушил, женившись на великой княжне Ксении, дочери моего двоюродного брата, Императора Александра III.
Брак моей сестры Анастасии был поводом отъезда моей матери весною за границу. Официальным предлогом этой поездки было ее желание, чтобы мы познакомились с ее братом, великим герцогом Баденским, неофициально – мать мечтала повидать свою любимую дочь. В течение четырех месяцев тысячи верст будут отделять нас от нашего любимого Кавказа. Напрасно я пробовал прибегнуть ко всевозможным хитростям, чтобы остаться в Тифлисе, мои родители не хотели считаться с моими желаниями. Так летом 1880 года в Бадене я впервые встретил представителей нации, которым было суждено занять такое значительное место в моей жизни. Невдалеке от герцогского дворца, в парке, играли в теннис две хорошенькие молодые американки. Я влюбился в обеих сразу и не мог решить, которую из них я предпочитаю. Однако это не могло ни к чему привести, так как мне было строжайшим образом запрещено разговаривать с кем-либо из американцев, и за этим строго следил адъютант великого
– Что такое с этим мальчиком, – говорила более высокая из них, – неужели он глухонемой? Может быть, нам придется изучить язык глухонемых?
Я молил Бога, чтобы этот проклятый адъютант оставил бы меня хоть на минуту в покое, дабы я мог опровергнуть убеждение этих прелестных барышень в отсутствии у меня дара речи, но немецких офицеров учат в точности исполнять приказания. В случае надобности, он был способен простоять около меня, не отходя, круглые сутки. Мои робкие попытки улыбнуться незнакомкам стали вскоре известны во дворце и явились поводом к тому, что два моих брата и немецкие кузены, под предводительством будущего рейхсканцлера Макса Баденского, стали меня беспощадно дразнить. Я начал находить под подушкой коротенькие записки, написанные рукой Михаила или Георгия: «Любящие вас американские девушки». Маленькие американские флажки втыкались мне на пальто или же, когда я входил в гостиную, то меня встречали звуками популярного американского марша, который играл один из моих мучителей на рояле. Только после двух недель молчаливой борьбы я уступил и стал держаться в отдалении от тенниса в течение всего остального нашего пребывания в Баден-Бадене.
К началу осени мы возвратились в Тифлис.
Глава IV
Княгиня Юрьевская
Зимой 1880 года, в один из туманных, тихих вечеров, сильный взрыв потряс здание Зимнего дворца11. Было повреждено помещение, которое занимал караул л. – гв. Финляндского полка; было убито и ранено 40 человек офицеров и солдат. Это произошло как раз в тот момент, когда церемониймейстер появился на пороге столовой и объявил: «Его Величество!»
Маленькая неточность в расчете адской машины, помещенной в фундаменте дворца, спасла личные покои Царя от разрушения. Было разбито только немного посуды и выбито несколько стекол в окнах.
Судебное расследование обнаружило совпавшее с взрывом внезапное исчезновение из дворца одного, недавно нанятого камер-лакея. Последний, по-видимому, принадлежал к партии, которая получила название «нигилистов» – людей, задавшихся целью уничтожения, ниспровержения существующего строя и форм жизни и являющихся, в сущности, зародышем будущего большевизма. Партия эта начала свою террористическую деятельность в семидесятых годах и значительно усилила ее после введения Императором Александром II суда присяжных, который заранее обеспечивал этим господам полное оправдание за их преступления и убийства. Так и после покушения Веры Засулич, пытавшейся убить в 1878 году Петербургского генерал-губернатора Трепова, русское общество впервые услышало, как представитель судебной власти, в своем резюме, произнес красноречивую речь в защиту нигилизма.
Писатели, студенты, доктора, адвокаты, банкиры, купцы и даже крупные государственные деятели играли в либерализм и мечтали об установлении республиканского строя в России, стране, в которой только девятнадцать лет пред тем было уничтожено крепостное право.
Восемьдесят пять процентов русского народа было еще неграмотно, а наша нетерпеливая интеллигенция требовала немедленного всеобщего избирательного права для созыва Учредительного Собрания. Готовность Монарха пойти на уступки еще более разыгрывала аппетиты будущих «премьер-министров», а пассивность полиции поощряла развитие самых смелых революционных планов.
Идея цареубийства носилась в воздухе. Никто не чувствовал ее острее, чем Ф. М. Достоевский, на произведения которого теперь можно смотреть, как на удивительные пророчества грядущего большевизма. Незадолго до его смерти, в январе 1881 г., Достоевский в разговоре с издателем «Нового Времени» А. С. Сувориным заметил с необычайной искренностью:
– Вам кажется, что в моем последнем романе «Братья Карамазовы» было много пророческого? Но подождите продолжения. В нем Алеша уйдет из монастыря и сделается анархистом. И мой чистый Алеша – убьет Царя…