Воспоминания. Книга об отце

Иванова Лидия Вячеславовна

ДУНКАН (Данкан, Duncan, Isadora, 1878–1927) — американская танцовщица, одна из основоположниц современного танца. Впервые выступила в России в 1904, затем неоднократно приезжала на гастроли (1905–1913). В 1921 приехала в Москву, в 1922 вышла замуж за С. А. Есенина, приняла советское гражданство, организовала студию танца. Покинула СССР окончательно в 1924.

ДЮ БОС (Du Bos, Charles, 1882–1939) — французский переводчик, критик, редактор журн. «Vigile». Семь томов его Approximationsвыходили в 1922–1937 (отдельным изд. в 1965). Письмо В. И. к Дю Босу см. в III, 418–432. Бердяев писал о Дю Босе: «Одно время главным руководителем со — собраний в Понтиньи был Шарль Дю — Бос. В последние годы он очень болел и не мог бывать в Понтиньи. Дю — Бос умер осенью 39 года. Я познакомился с ним в 24 г. у Льва Шестова, где встречал и еще некоторых французов. С Дю — Босом у нас установились очень дружественные отношения. Я знаю, что он ко мне относился очень

хорошо. Но дружеское общение у французов совсем иное значит, чем у русских. У французов нет особенной потребности во встречах со своими ”друзьями“. Дю — Бос был очень оригинальный человек, не похожий на средне — французский тип. Он не был человеком нашего времени, он был человеком романтического века. У него был романтический культ дружбы. Когда ему нужно было сделать надписи на своей книге для друзей, то оказалось, что у него около 200 друзей, которым нужно было подписывать. Он не был замкнут во французской культуре, он также обладал английской и немецкой культурой, в совершенстве владел этими языками. Когда я с ним познакомился, он не заявлял себя еще католиком. С известного момента он обнаружил себя католиком, но забыл об этом и в один прекрасный день вспомнил. В нем была большая чистота и благородство, настоящий духовный аристократизм и своеобразный эстетический фанатизм. Он соглашался говорить лишь о первоклассных писателях. Это был очень искренний и правдивый человек. Но меня больше всего поражало, до чего он целиком живет в литературе и искусстве. Все проблемы ставились для него в литературном преломлении. Чудовищное преувеличение литературы во Франции есть черта декаданса. Когда молодой француз говорил о пережитом им кризисе, то обыкновенно это означало, что он перешел от одних писателей к другим, например, от Пруста и Жида к Барресу и Клоделю. Россия страна великой литературы, но ничего подобного у нас не было. Дю — Бос в этом отношении был очень типичен. Но вместе с тем он был более блестящий causeur и conf'erencier, чем писатель. Это был изумительный по утонченности и изощренности causeur, сравниться с ним может только Вячеслав Иванов. Он высказывал иногда изумительные по тонкости мысли и замечания. Но в этих мыслях я не замечал синтетической цельности, централизованности, отсутствие чего вообще характерно для французов последнего времени. Самое лицо Дю — Боса, немного напоминавшее Ницше, было очень интересное, одухотворенное и благородное. В последние годы он очень страдал от болей и видел в этом религиозный смысл. /…/ Он жил культом великих творцов культуры, особенно любил Гете, английских поэтов, Ницше, любил очень Чехова. Это был фанатик великой культуры и ее творцов. К нашей катастрофической эпохе он совсем не был приспособлен». ( Самопознание, Париж, 1983, с. 405–407).

ДЯГИЛЕВ, Сергей Павлович (1872–1929) — художественный и театральный деятель, один из организаторов и редактор журн. «Мир Искусства». Организатор и руководитель знаменитых «Русских сезонов» в Париже, впоследствии — «Дягилевского балета» («Les Ballets Russes»).

ЗАМЯТНИНА, Мария Михайловна (1865–1919) — подруга Л. Д. Зиновьевой — Аннибал, домоправительница Ивановых, «домашний гений» их семьи. Ей посвящено множество стихотворений В. И. (см. I, 595, 632–633; II, 305–306, 353, 508–509; IV, 59).

ЗЕЛИНСКИЙ, Фаддей Францевич (1859–1944) — филолог — классик, литературовед, профессор Петербургского ун — та, участвовал в редакционной работе «Всемирной литературы». С 1921 — в эмиграции, профессор Варшавского ун — та, польский академик. Был очень близок к тому пониманию античности, которое характеризует Ницше и русских символистов. В широкой деятельности символистов по популяризации античной культуры в России Зелинскому принадлежит заметная роль. Автор статьи о В. И. в кн. Русская литература XX века. 1890–1910, под ред. проф. С. А. Венгерова, т. III, кн. VIII, M., 1917, с. 101–113. Ему посвящено стихотворение по — гречески В. И. (III, 60) и стихотворение «Другу гуманисту» (III, 530–531). «8 апреля. Говоря о драмах Софокла в переводе Ф. Ф. Зелинского [Софокл. Драмы, т. 1–3, M., M. и С. Сабашниковы, 1914–1915] я выразил сожаление, что до сих пор еще не издан переведенный В. И. Эсхил. При этом я добавил, что вводные статьи Зелинского к Софоклу очень интересны, и было бы желательно, чтобы перевод Эсхила был так же щедро комментирован.

— Нет, — сказал В. И., — у меня план другой: я хочу издать Эсхила в трех книгах, и статьи — в отдельной книге, а не к каждой трагедии отдельно. Ведь у Зелинского Софокл тонет в его комментариях и статьях, хотя и то сказать, статьи-то и наиболее здесь ценны. При всем уважении к эрудиции и таланту Фаддея Францевича, нужно сознаться, что его перевод далеко не классический, на нем нельзя остановиться, как на окончательном. А между тем каждый классик должен быть переведен окончательно, канонизированно. Таковы, скажем, фоссовский перевод Гомера и шлегелевский — Шекспира. В России классическим переводом является ”Одиссея“ Жуковского. А ”Илиада“ Гнедича, хотя и не классический перевод, но занимает крепкое место, и только безвкусица

нашего времени может отдать предпочтение переводу Минского. Я сам пробовал переводить ”Илиаду“, и у меня выходило довольно интересно, в особом древне — русском роде, и совершенно непохоже на перевод Гнедича» («Беседы», с. 311).

ЗИНОВЬЕВ, Александр Димитриевич (1854–1931) — брат Лидии Димитриевны. Его старшему сыну Александру, погибшему на русско — японской войне, посвящено стихотворение В. И. «Месть мечная» ( Cor ardens; II, 251 и прим. на с. 703).

ЗИНОВЬЕВ, Димитрий Васильевич (ум. 14/27 сентября 1904) — отец Л. Д. Зиновьевой — Аннибал.

ЗИНОВЬЕВА — АННИБАЛ, Лидия Димитриевна (1866–1907) — писательница символистского направления, вторая жена В. И. (по первому браку, Шварсалон; муж — Константин Семенович). Ее прозвище — Диотима. Ей посвящено множество стихов В. И. и сб. Cor ardens.«17 января. /…/ О других своих произведениях судить не могу. Да и, вообще, могу ли я теперь судить? Я так далек от всего этого, словно я совершенно переменился, точно я умер. Во всяком случае, кого я ни читаю из современников, все не то. Только когда я читаю Зиновьеву — Аннибал, я вновь живу, снова плачу, как живой, снова у меня здоровое отношение к жизни» («Беседы», с. 306). «15 декабря. /…/ что Вы скажете, Вячеслав Иванович, о ее собственном творчестве, в частности, о сборнике ”Трагический зверинец“? Мне кажется неправильным уже его заглавие. Ведь ”трагическое“ — категория чисто человеческая, а если мир, изображенный в книге, только ”зверинец“, то он не может быть трагическим. Пафос книги — Воля, по Шопенгауэру, слепая и неразумная. Не последний только рассказ сборника, а весь он мог быть назван ”Волей“…

— Я не согласен, — возразил В. И., — что заглавие книги неточно. Формально все рассказы повествуют о зверях (”Глухая Даша“ и ”Царевна — кентавр“ ведь тоже звери). И не только формально, но и по существу весь мир представлен здесь зверинцем. И зверинец этот не научный, не комический, а трагический. И ”Воля“ у Зиновьевой — Аннибал не та, что у Шопенгауэра; там безысходность, кружение Воли в самой себе, здесь — ее человеческое преодоление. И бунт героини ”Трагического зверинца“ не только космический (против дисгармонии мира), но и социальный (против общественного неуклада). В этом отношении рассказ ”Глухая Даша“ даже революционный. И характерно, что, когда этот рассказ впервые появился в ”Тропинке“ (детский журнал, издаваемый Поликсеной Соловьевой — Аллегро), он вызвал со стороны реакционеров целый ряд негодующих писем…» («Беседы», с. 319–320).

ЗУММЕР, Всеволод Михайлович (1885–1970) — историк искусства, археолог, ориенталист, коллега В. И. в Бакинском ун — те. Ему посвящено стихотворение В. И. 1926 г. «Уж расставались мы…» (IV, 94).

ИВАНОВ, Вячеслав Иванович (16–28 февраля 1866 — 16 июля 1949) —

«20 января. Я принес В. И. маленький свой экспромт, где писал:

У тебя, родимого,

Слово есть любимое,

Слово — СЛАВА.

Мне оно незримое,

Но тобой палимое,

Благовонный дым его

Чую в гимнов сплаве…

— Да, да, — сказал В. И., — я люблю это слово. И у меня оно означает не то, что у Пушкина. У него ”слава“ в сфере слуховой (”шeпот глупца“, ”похвала льстеца“, ”слух обо мне пройдет…“), а для меня же она нечто зримое, некий ореол, нимб лучей вокруг предметов» («Беседы», с. 307).

«25 января. Я сказал Вячеславу Ивановичу, что имя соответствует ему, фамилия же — Иванов — недоразумение: какой это Иванов? Но Вячеслав Иванович с этим не согласился:

— Я нахожу, что моя фамилия, в связи с моим ”соборным“ мировоззрением, мне весьма подходит. ”Иванов“ встречается среди всех наших сословий, оно всерусское, старинное и вместе с моим именем и отчеством звучит хорошо: Вячеслав — сын Иванов. Кроме того, фамилия эта мне еще приятна по духовному моему родству с художником Ивановым, которого все больше начинают должным образом понимать и ценить. Сочетание ”Вячеслав Иванов“ так же хорошо звучит, как сочетание ”Владимир Соловьев“. /…/ Добавим еще, что имя Вячеслав мать мне дала вопреки воле отца (была она славянофилка), и это имя, думаю, в значительной степени определило всю мою жизнь. А будучи беременной, она постоянно смотрела то на портрет Пушкина, то на висевший у нее на стене портрет некоего многознающего и трудолюбивого немца. И вот у меня есть кое-что от Пушкина, а еще больше, пожалуй, от этого немца» («Беседы», с. 309).

Отец В. И. — Иван Тихонович Иванов (1816–1871); мать — Александра Дмитриевна, урожд. Преображенская (1824–1896).

«20 декабря. Я очень, как Вы знаете, люблю слово ”слава“ и ценю свое славянское имя — Вячеслав. Но о личной, так называемой славе всегда очень мало думал, а теперь и вовсе не думаю. Вот я получил из Тифлиса предложение приехать к ним. Предложение исполнено самых лестных для меня комплиментов (вроде того, что я ”славянский Гете“ и т. п.), но мне это безразлично. Я теперь своей ”славой“ интересуюсь ну столько же, сколько, скажем, славой Аполлона Майкова, или Полонского. Какой-то центр у меня сдвинулся, и менее всего мне хочется быть «выставочным»; напротив, я б хотел уйти в тень. Впрочем, я и раньше не столько думал о современниках, сколько о потомках.