Воспоминания
Шрифт:
В мои лета я могу сознаться, что в молодости, побеждая иногда умом отвращение свое от этих несчастных созданий, я сближался с ними из любопытства, и лаской и состраданием заставлял их рассказывать мне, каким образом они дошли до такой степени унижения. Почти всегда слезы раскаяния и даже отчаяния сопровождали этот рассказ: анатомируя таким образом сердце, погрязшее в разврате, я открывал в нем драгоценные капли чести, стыда и совести. Всегда почти причиной падения были обман и клятвопреступничество мужчины! По моему мнению, это то же, что убийство – даже более, нежели убийство, потому что тут убивается душа! – Горе тому, у кого на совести лежит гибель несчастной женщины, вверившейся ему на слово! – Нет сомнения, что в некоторых рассказах могла быть ложь, потому что эти падшие существа привыкают жить ложью – но даже самое то, что и в лживом рассказе обман выставлялся первою причиною к разврату, служит неоспоримым доказательством, что по крайней мере девять десятых совращены обманом с истинного пути. – Этих несчастных было тогда в Риге множество!
Его высочество цесаревич, по особенной любви к своим уланам, приказал выдавать офицерам порционные, т. е. столовые деньги, из собственных сумм. Мы не брали этих денег, не из гордости, но потому, что на первых порах у каждого из нас водились кой-какие деньжонки, и в походе негде было их тратить. По прибытии в Ригу этих порционных денег накопилось до семи тысяч рублей ассигнациями, и полковой командир, полковник Чаликов, намеревался раздать их в офицерские эскадронные артели, или, если кому угодно, на руки. До Риги шел с нами при полку майор Притвиц, жестоко израненный, в голову, при Аустерлице. Он беспрерывно страдал, и мы мало его знали. В Риге болезнь его дошла до того, что он начал мешаться в уме. Надлежало его оставить. Он был отец семейства и человек небогатый; офицеры согласились отдать ему порционные деньги, все 7000 рублей, что и было исполнено.
Его высочество был в восхищении от этого поступка офицеров и хотел знать, кто первый подал к этому мысль. Никто не сознавался. Это еще более тронуло его высочество цесаревича. "Господа", сказал он нам: "я люблю, когда вы откровенно сознаетесь мне в ваших шалостях, но в этом случае охотно прощаю вам ваше запирательство! Всех вас прижимаю к сердцу, в лице вашего полкового командира!" – Его высочество со слезами на глазах прижал к груди своей и расцеловал полковника Чаликова.
"Каковы, каковы молодцы!" примолвил он. Эти слова: каковы и какое его высочество имел привычку повторять и в хорошем и в дурном смысле, когда бранил и когда хвалил. "Фонтеры-понтеры!" отвечал полковник Чаликов. Это были слова, которые не сходили у него с языка. После, когда он был произведен в генерал-майоры, Чаликов прибавил к своим любезным: "фонтеры-понтеры – дери-дё-ром, Чаликов генерал-майором!"
Предобрый, прелюбезный, превеселый и презабавный человек был Чаликов! Он жизнь принимал как шутку, в самые серьезные дела умел вплести острое словцо, и хотя на глазах его высочества не легко было управлять полком и притом таким лихим, каков был наш полк, Чаликов умел кстати вытерпеть и кстати отшутиться, и пользовался всегда благосклонностью его высочества. Офицеры и солдаты искренне любили Чаликова, потому что он был человек добродушный и снисходительный, и когда только мог, всегда защищал нас перед его высочеством, выручал из беды, и сам никогда не жаловался. – "Вы, сударь, сегодня не были у развода", говорил Чаликов офицеру. – "Виноват, заспал!" – "Стыдно, сударь; чтобы впредь этого не было, а не то насидитесь на гауптвахте… фонтеры-понтеры, дери-дером, Чаликов генерал-майором!.." отвернулся – и дело кончено.
Рыхлый лед на Двине едва держался, и поверху во многих местах стояла вода. Испробовав крепость льда, мы перешли Двину по одиночке. Сперва перешли трубачи, и пока переходил полк, играли переправу. На берегу была бездна народа – почти вся Рига. Городская конная и пешая гвардия и сословие шварцгейптеров, в мундирах и верхом провожали нас через город, шествуя церемониально перед полком. По всем улицам, через которые мы проходили церемониальным маршем, окна в домах были открыты, и в окнах стояли дамы. Мы были в парадной форме, с султанами. Уланский полк с пиками и значками – был тогда редкое, невиданное зрелище. Из некоторых окон бросали нам цветы, которые мы ловили на лету и салютовали саблей за подарок. Полк молодецки прошел через Ригу, и как ни тесны улицы, но мы заставляли лошадей наших прыгать и делать курбеты… Вспоминаю об этом, потому что и теперь весело, когда припомнишь – и что лошадь моя чуть не сломила себе ноги, а мне шеи, вскочив на стену, в лансаде…
В Митаве повторено все то, что было в Риге, с тою лишь разницею, что на бале, данном дворянством, между молодыми курляндскими дворянами и нашими офицерами утвердились тесная дружба и братство. Курляндцы вообще лихие ребята, и вовсе не похожи ни образом жизни, ни правилами, ни обычаями, на остзейцев и даже на нынешних немцев. Древние рыцарские обычаи, т. е. удальство, молодечество, гостеприимство, презрение к торгашеству, твердость в слове, страсть к поединкам, к псовой охоте, к разгульной жизни перешли в Курляндию посредством тесной связи ее с старинною Польшею, сохранившею феодальность прав и феодальные нравы до последнего своего издыхания. Многие из молодых курляндских дворян несколько переходов провожали верхом новых своих друзей, офицеров, и ночевали имеете на квартире.
Поселяне в Курляндии, также латыши, трудолюбивы и промышлены и могли бы быть богаты, если 6 в Курляндии все пути к приобретению достатка крестьянами не были запружены жидами, которых
Когда в провинциях, возвращенных от Польши, можно было евреям брать в аренду дворянские и даже казенные имения, многие евреи занимались сельским хозяйством, но чтоб еврей сам был хлебопашцем – это дело весьма мудреное. По их вероучению, израильтянин должен орошать потом чела своего только землю Израиля. Итак, надлежало бы начать преобразование евреев с просвещения их европейскими идеями [65] . Это одно лекарство от закоренелых предрассудков, оказывающее свое действие только в другом поколении. Этим средством Франция до такой степени преобразовала народ Израиля, что теперь там нет уже евреев, а есть только триста тысяч французов веры Моисеевой, по выражению Виктора Гюго.
65
Этому положено благое начало в нынешнее царствование.
Митава в то время была сколком польских городов. Огромные пространства, много пустырей, много домов деревянных, множество жидов-факторов, толпы разносчиков и разносчиц (евреев и евреек) различных товаров по улицам и по домам, шум и обилие в трактирах, нищета в предместьях, грязь по колени – но всюду жизнь и движение. В жилах курляндцев течет кровь, а не сыворотка! Курляндские женщины – прелесть, и красавиц множество во всех сословиях, даже между крестьянками.
Если бы мне предоставлено было избрать для себя какую-нибудь страну во всей Европе, я избрал бы Курляндию, с ее здоровым климатом, плодородной почвой, морскими портами и народом, способным к высокому усовершенствованию. Курляндия, по своему положению, может быть весьма богатой страной! Надобно только капиталов и промышленности.
Из Митавы мы пошли на Шавли. Здесь я отпросился в кратковременный отпуск, чтобы навестить дядю моего, приора Доминиканского монашеского ордена, в Россиенах. Взяв подорожную, я поскакал на перекладных.
ГЛАВА II
Четыре стихии древней Польши. – Две главные пружины общества в Польше, за сорок лет пред сим: женщины и евреи – Еврейские известия о политических и военных событиях. – Дядя, приор Доминиканского монашеского ордена. – Состояние католического духовенства е то время. – Фундуши. – Тогдашнее состояние духовных католических школ. – Обманчивые прокламации Наполеона. – Здравая политика моего дяди. ~ Монастырская жизнь. – Переход за границу и прибытие в армию. – Взгляд на Восточную Пруссию и Самогитию или Жмудз. – Фуражировка. – Насильственное знакомство, превратившееся в тесную женскую дружбу. – Французский бивак в нашей полковой штаб-квартире. – Нежное обращение с французами. – Бездействие Наполеона, удивлявшее всю Европу. – Роскошная жизнь его в Финкенштейне. – Полька утешительница. – Неудачные переговоры о мире. – Начало военных действий. – Взгляд на театр войны. – Очерк главной квартиры. – Провиантские чиновники. – Карточная игра и дуэли. – Жизнь на карте. – Передняя главнокомандующего, – Знакомства с генералом бароном Беннигсеном. – Дежурный генерал, А.Б.Фок. – Обманутые надежды. – Обед у главнокомандующего и занимательная военная беседа за столом. – Французские биваки под Гутштадтом. – Изувеченный. – Дело при Пассарге. – Геройский подвиг Лейб-гвардии егерского полка. – Отчаянное дело тайного советника графа П.Л.Строганова. – Характеристика этого вельможи. – Отступление от Пассарги к Гейльсбергу. – Блистательные подвиги подполковника Кульнева и майора Атаманского казачьего полка Балабина. – Гейльсбергское сражение. – Первый убитый возле меня человек. – Атаман войска Донского, М. И. Платов. – Атаманский полк. – Искусный маневр Наполеона. – Отступление русской армии от Гейльсберга. – Беннигсен в Шипенбепле. – Превосходный план Беннигсена. – Кавалерийское дело под Фридландом, 1 июня. – Геройский подвиг уланского поручика Старжинского. – Несчастный случай, имевший влияние на участь генерального сражения, 2 июня. – Свалка с французскими драгунами. – Наша счастливая атака французских кирасиров и драгун. – Кавалерийское сражение на правом фланге – и победа. – Отчаянное положение нашего правого фланга и всей кавалерии. – Геройское намерение князя Горчакова. – Переход чрез реку Алле, вплавь. – Ретирада. – Переход чрез реку Неман всей русской армии и окончание военных действий.