Воспоминания
Шрифт:
Чтобы побудить Гитлера вообще прочитать памятную записку, первые страницы как обычно начинались с отчета о добыче угля. Однако уже на второй странице военное производство стало последним в списке после отраслей, удовлетворяющих гражданские потребности: производство продуктов питания, снабжение населения, газ, электричество 5 «». Непосредственно за этим в записке говорилось, что «со всей уверенностью можно ожидать окончательный крах немецкой экономики» через два — четыре месяца, после этого «войну будет уже невозможно продолжать и военными средствами». Обращаясь лично к Гитлеру, я далее писал: «Никто не имеет права на позицию, согласно которой судьба немецкого народа зависела бы от его собственной судьбы». Благороднейшей обязанностью руководства в эти последние недели войны должна стать помощь народу там, где это только возможно". Я заключал записку словами: «У нас нет права производить разрушения, могущие затронуть основы жизни народа». До сих пор я противодействовал
На этот раз я опасался передать Гитлеру записку без предварительной подготовки. Он был непредсказуем и вполне можно было ожидать какого-нибудь срыва. Поэтому я дал разработку, содержащую 24 страницы, полковнику фон Белову, моему офицеру связи в ставке фюрера, поручив ему доложить в подходящий момент. Затем я обратился к Юлиусу Шаубу, личному адъютанту Гитлера, с просьбой испросить для меня у Гитлера по случаю моего предстоящего 40-летия его фотографию с дарственной надписью. Я был единственным из близких сотрудников Гитлера, за 12 лет ни разу не просившим об этом. Теперь, когда близилось к концу его господство и наше личное знакомство, я хотел дать ему понять, что, хотя я и оказываю ему сопротивление и в докладной записке совершенно открыто констатирую его крах, я тем не менее по-прежнему являюсь его поклонником и хотел бы получить в награду его фото с посвящением. Тем не менее я чувствовал себя неуверенно и принял меры, чтобы непосредственно после вручения записки стать недосягаемым для него. Той же самой ночью я намеревался вылететь в Кенигсберг, которому угрожала Советская Армия. Поводом служило обычное совещание с моими сотрудниками о предотвращении ненужных разрушений. Одновременно мне хотелось проститься с ним.
Так я направился вечером 18 марта на оперативное совещание, чтобы сбыть с рук свою бумагу. С некоторых пор совещания проходили не в роскошном рабочем зале Гитлера, проект которого я сделал семь лет тому назад. Гитлер окончательно перенес оперативные совещания в маленький кабинет в подземный бункер. С меланхолической горечью он заметил мне: «Ах, видите, господин Шпеер, Ваша прекрасная архитектура не подходит больше даже для оперативных совещаний».
Темой оперативного совещания 18 марта была оборона Саарской области, плотно окруженной армией Паттона. Как уже один раз, когда речь шла о русских марганцевых рудниках, Гитлер внезапно обратился ко мне, ища поддержки: «Скажите сами этим господам, что означает для Вас потеря саарского угля!» У меня спонтанно вырвалось: «Это бы только еще ускорило крах». Ошарашенно и смущенно мы уставились друг на друга. Для меня это было такой же неожиданностью, как и для Гитлера. После тягостного молчания Гитлер сменил тему.
В тот же самый день главнокомандующий вооруженными силами запада фельдмаршал Кессельринг сообщил, что население крайне мешает отражению наступления американских войск. Учащаются случаи, когда оно не пускает собственные войска в деревни. Офицеров умоляют не разрушать поселки в ходе боевых действий. Во многих случаях войска уступали отчаянным требованиям. Ни минуты не подумав о последствиях, Гитлер обратился к Кейтелю с приказом составить приказ главнокомандующему вооруженными силами запада и гауляйтерам о принудительной эвакуации всего населения. Кейтель тут же старательно уселся за стол в углу, чтобы сформулировать приказ.
Один из присутствовавших генералов стал убеждать Гитлера, что невозможно осуществить эвакуацию сотен тысяч. Ведь не было уже больше поездов, давно уже не работал транспорт. Гитлера это не тронуло. «Тогда пусть маршируют пешком!» — возразил он. Это тоже невозможно организовать, возразил генерал, для этого необходимо продовольствие, поток людей следует направить через малонаселенные местности, у населения также не было необходимой обуви. Он не закончил. На Гитлера это не произвело впечатления и он отвернулся.
Кейтель набросал черновик приказа и зачитал его Гитлеру, который его одобрил. Он распорядился: "Присутствие населения в угрожаемой боевой зоне так же затруднительно для действующей армии, как и для самого населения. Поэтому фюрер приказывает следующее: к западу от Рейна и в Саарском Пфальце немедленно очистить от всего населения территории за районом боевых действий… Общее направление отхода — юго-восток и южнее линии Санкт — Вендель — Кайзерслаутерн — Людвигсхафен. Конкретное осуществление возлагается
Никто не возразил, когда Гитлер в заключение сказал: «С населением мы больше не можем считаться». Вместе с офицером связи Бормана Цандером я покинул помещение; Цандер был в отчаянии: «Но так же нельзя! Это же приведет к катастрофе! Ничего не подготовлено!» Повинуясь порыву, я объявил, что не полечу в Кенигсберг и уже сегодня ночью выеду на запад.
Совещание закончилось, дело было за полночь и наступил день моего сорокалетия. Я попросил Гитлера еще на два слова. Он вызвал слугу: «Принесите фотографию, которую я надписал» и вручил с сердечными поздравлениями красный сафьяновый футляр с золотым тиснением в виде символов верховной власти, в котором обычно помещалась предназначенная для подарка фотография в серебряной рамке. При этом Гитлер сказал: «Мне в последнее время бывает трудно написать своей рукой даже несколько слов. Вы знаете, как она дрожит. Часто я едва могу поставить свою подпись. То, что я там написал, получилось очень неразборчиво». После этого я открыл футляр, чтобы прочитать дарственную надпись. Ее действительно еле-еле можно было прочесть, но содержание ее было необыкновенно сердечным и сочетало благодарность за мой труд с заверениями в вечной дружбе. Мне было тяжело, потому что в ответ я мог вручить только памятную записку, в которой бесстрастно констатировал провал дела его жизни.
Гитлер принял ее, не сказав ни слова. Чтобы как-то преодолеть возникшую неловкость, я проинформировал его о том, что уже этой ночью хотел бы выехать на запад. Затем я простился. Еще пока я вызывал по телефону из бункера машину с шофером, меня вновь вызвали к Гитлеру: «Я подумал, что будет лучше, если Вы возьмете мою машину и Вас повезет мой шофер Кемпка». Я стал отказываться под разными предлогами. Наконец, Гитлер согласился, чтобы я воспользовался своей машиной, но вести ее должен был все-таки Кемпка. Мне было как-то не по себе, потому что тепло, с которым Гитлер вручал мне свою фотографию, почти заворожившее меня, уже исчезло. Он отпустил меня, явно находясь в плохом настроении. Я уже был у дверей, когда он, чтобы не дать мне возможности ответить, сказал: «На этот раз Вы получите письменный ответ на Вашу записку!» Ледяным тоном он добавил после короткой паузы: «Когда проигрывают войну, погибает и народ. Нет необходимости обращать внимание на основы дальнейшего самого примитивного существования немецкого народа. Напротив, лучше как раз разрушить эти вещи. Потому что народ проявил себя как слабейший и будущее принадлежит исключительно сильнейшему восточному народу. Все, что останется после этой борьбы, все равно неполноценны, потому что хорошие погибли» 8 «».
Я почувствовал облегчение, оказавшись на свежем воздухе за рулем своего автомобиля. Рядом со мной сидел шофер Гитлера, а на заднем сиденьи — мой офицер связи в Генштабе, подполковник фон Позер. Я быстро договорился с Кемпкой, что мы будем сменять друг друга за рулем. Тем временем на часах была уже половина второго ночи и, если мы собирались проехать 500 километров по автобану до ставки главнокомандующего вооруженными силами запада, находившейся под Наугеймом еще до рассвета, то есть до появления штурмовиков, нужно было торопиться. Приемник был настроен на волну для наших ночных истребителей, на коленях лежала карта с квадратной сеткой: «Ночные истребители в квадрате… множество „москитов“ в квадрате… ночные истребители в квадрате…», — так мы следили за направлением налетов противника. Если к нам приближалось какое-нибудь соединение, приходилось включать стояночный свет и медленно двигаться вдоль обочины. Однако как только наш квадрат очищался от пртивника, мы на полную мощность включали большие цейсовские фары, две противотуманные фары, а также поисковую фару и с ревущим двигателем неслись по автобану. Утро застало нас еще в пути, но низкая облачность парализовала действия авиации противника. В ставке 9 «» я сначала прилег поспать на несколько часов.
К полудню я встретился с Кессельрингом, но наш разговор оказался безрезультатным. Он вел себя совершенно по-солдатски и не был расположен обсуждать приказы Гитлера. Напротив, неожиданно я встретил понимание у представителя партии в его штабе. Мы прохаживались взад и вперед по террасе замка, когда он заверил меня, что в будущем по возможности не станет давать хода информации о поведении населения, которая могла бы спровоцировать нежелательную реакцию Гитлера.
В о время скромного обеда Кессельринг только поднял тост за мое 40-летие, как внезапно, издавая громкий пронзительный звук, на замок налетело соединение вражеских истребителей и в тот же момент по окнам ударили первые пулеметные очереди. Все бросились на пол. И только тогда зазвучала сирена воздушной тревоги. Одновременно в непосредственной близости упали первые тяжелые бомбы. В то время как то справа, то слева от нас ухали взрывы, мы сквозь дым и крипичную пыль устремились в бункеры.