Воспоминания
Шрифт:
– Максимилиан Александрович! Можно вас погладить по голове?
И раньше, чем я успела протянуть руку, – его наклоненная (по-бычьи и по-кошачьи) голова, с готовностью, у моей руки. Точно он только того и ждал (удивлялся, что все не гладят!).
Мои пальцы – в каштановых кудрях, густых и пружинных, как мох. И два лица. Его – и принявшее подарок, и дарящее. В огромной улыбке. И Маринино – одобряющее, ободряющее, хвалящее. Не знаю, какое лицо увидали в ответ они?
И вот он читает стихи – низким медленным голосом, впивая каждое слово, и смысл, и звучание его.
АКРОПОЛЬ
Серый
Пламенеющий залив.
В серебристой мгле олив
Усеченный холм – Акрополь.
Ряд рассеченных ступеней,
Портик тяжких Пропилей,
И за грудами камений,
В сетке легких синих теней,
Искры мраморных аллей.
Небо знойно и бездонно -
Веет синим огоньком,
Как струна звенит колонна
С ионийским завитком.
За извивами Кефиза
Заплелись уступы гор
В рыже-огненный узор…
Луч заката брызнул снизу…
Над долиной сноп огней…
Рдеет пламенем над ней он
– В горне бронзовых лучей
Загорелый Эрехтейон…
Ночь взглянула мне в лицо.
Черны ветви кипариса.
А у ног, свернув кольцо,
Спит театр Диониса.
«Жаль, папа не слышит! – думаю я. – Его Греция…»
Он читал еще – об Испании и кастаньетах, о Париже, где долго жил, и о своем Крыме, где живет, о Египте, говорил нам о Таи-Ах – гипсе египетском, им привезенном в Коктебель, и сказал посвященные ей стихи. И он как-то отожествлял с ней свою (он сказал «названую») жену Маргариту Васильевну Сабашникову (а потом мелькнуло в каких-то словах о ней, что она – не с ним).
Но мы просим – еще. И он читал нам одно за другим стихи о любимом его Коктебеле.
– Часть Крыма, где мы с матерью живем, – сказал Макс, -вулканического происхождения. Наш Крым не похож на Южный Крым. Он суровый, безлесный. Холмы, и дороги, и море. Земля, ее первозданность чувствуется там как нигде. Я был еще совсем юн, когда мая мать купила участок – там еще никого не было. И когда я долго там не живу – я тоскую по Коктебелю. Приедете – увидите, узнаете, и сами – я в этом уверен, полюбите эти места. Ася тоже приедет? Приезжайте, не пожалеете…
– Непременно приедем! – в один голос сказали мы.
Он рассказал нам о вымысле-мистификации, о созданной им Чарубине де Габриак.
Она была прекрасная поэтесса, он прочел нам чудную ее поэму, из нее я запомнила:
В небе вьется красный плащ…
Я лица не увидала!
Ее звали Елизавета Ивановна Дмитриева. Она была учительница. Очень скромна, некрасива, невзрачна. Макс увлекся ее стихами, выдумал способ ей стать известной, создал миф об (испанке?) Чарубине де Габриак, и в сиянье этого имени, иноземности, воображенной красоты ее стихи взошли над Россией – как молодой месяц. А затем – затем люди все осквернили, уничтожили, а она больше не стала писать стихов. Был жестокий день, когда – на вокзале -группа поэтов ждала красавицу поэтессу с пламенным именем. Из вагона вышла незаметная маленькая женщина, -и один из ждавших, поэт! – повел себя недостойно, неповзволительно. Макс вызвал его на дуэль. Но минута столкновения яви с вымыслом решила ее участь. Она исчезла, стерлась, замолкла.
– Марина, – сказал Макс, – я вас познакомлю с Аделаидой Казимировной Герцык. У нее, как у вас в этом году, вышел сборник стихов. Вы ее непременно должны узнать… Вы очень нужны друг другу. Она много старше вас. У нее трагическая судьба, говорите с ней громче – она глухая. Хотите, я скажу вам ее стихи?
– Очень хочу…
Макс прочел стихи. Марина их похвалила.
– Максимилиан Александрович, – спросила Марина, -когда вы приведете ее к нам?
– Я дам ей ваш адрес. Еще отрывок скажу. Что-то народное тут есть… Такие строки:
…Прежде, бывало, ночи
Реют темны-темнисты.
Звери вокруг зверисты,
Лешия бродят думы…
Песнями их разгоняешь,
Песнями тьму просветляешь.
– Это просто заклинание, – сказала Марина, – колдовское что-то… «Реют темны-темнисты»…
– А «лешия думы», которые бродят? – спросил Макс…
– Три сборника наших вышло почти в одно время -сказала Марина, – ее, ваш и мой? Интересно… А как название вашего? Это такая важная вещь – название!
– «Стихотворения», но длинный подзаголовок: «Годы странствий. Amori Amara Sacrum. Звезда Полынь. Алтари в пустыне. Corona Astralis». А у Аделаиды Герцык, как у меня «Стихотворения», но без всякой латыни, одно слово.
Он поздно от нас ушел.
Вскоре после первого прихода к нам Макса Марина получила от него посвященные ей стихи. Вот строки из них:
К вам душа так радостно влекома…
О какая веет благодать От страниц Вечернего Альбома!
(Почему альбом, а не тетрадь?..)
Отчего скрывает чепчик черный Чистый лоб, а на глазах очки?
Я отметил только взгляд покорный И младенческий овал щеки…
…Ваша книга – это весть «оттуда»,
Утренняя благостная весть…
Я давно уж не приемлю чуда…
Но как сладко слышать: чудо есть.
Позже Марина рассказала мне о своей дружбе с Максом Волошиным.
– Какой это необычайный человек, если б ты знала, Ася! Совершенно ни на кого не похожий, он относится к человеку совершенно иначе, чем все, он не хочет себе ничего, – и ясно, что друг на всю жизнь: он все понимает, он дружит со всем миром, ему ничто не кажется странным, все во мне ему – почти без рассказа! – понятно, он ничего не оспоривает, ничему не учит, он просто радуется человеку. Какой отдых с ним! И он любит Францию, как я!..
Он любит это место свое, Коктебель, больше всего на свете, хоть очень много путешествовал. Он – художник. Мы поедем туда.
– А папа позволит?
– Конечно, позволит. Макса все знают, папа о нем легко справится. И там его мать. И вообще он другой, чем все. Разве ты не видишь?
– Вижу, конечно. Поедешь?
– Поеду. Но раньше мне хочется в пушкинские места в Крым. В Гурзуф. Андрей мне вчера сказал, что с Тарусой у
нас, увы, кончено! Коварство: объявили торги на дачу. Петров, земский начальник, смеясь над ними, сказал Андрею, что не пойдет на торги, отговорил Андрея. А на другой день пошел – и купил дачу! Где мы столько лет жили, столько раз хотели ее купить у города.