Воспоминания

Бахрушин Ю. А.

Отец ответил. За этим последовал еще ряд вопросов, столь же незначительных и формальных. После каждого ответа отца следовала пауза, во время которой царь обратной стороной согнутой левой кисти руки расправлял свои усы, затем новый вопрос, начинавшийся обычно словом «Скажите».

К концу аудиенции царь спросил:

— Скажите, а вы видели вчера «Царя Иудейского»?

Получив утвердительный ответ, он спросил:

— Какое у вас впечатление?

Отец воодушевился — он еще ни с кем не

делился впечатлениями о вчерашнем спектакле и с увлечением начал высказывать свои мысли. Николай 11 неожиданно перебил его:

— А чего, собственно говоря, мы стоим? Садитесь, пожалуйста!

Они сели в мягкие кресла, царь достал свой портсигар и, протягивая отцу, предложил закурить. Отец продолжал излагать свои впечатления. Николай II. видимо, с интересом его слушал.

— А в общем, — заключил отец, — я считаю этот спектакль безусловно интересным и думаю, что он будет иметь успех у публики.

Наступила пауза. Наконец царь, рассматривая кончик своей горящей папиросы и не глядя на отца, проговорил:

— Да, конечно, но, к сожалению, разрешить его к представлению нельзя!

Услышав этот приговор над пьесой дружественно к нему настроенного вел. князя, отец немедленно забыл все наставления гофмаршала, а также и то, с кем он разговаривает.

— Почему вы так думаете? — несколько запальчиво спросил он.

Царь недоуменно улыбнулся, но ответил:

— Да, видите ли, появление такой пьесы на сцене оскорбит религиозные чувства многих. Актеры будут исполнять роли святых — это недопустимо! А потом не забудьте, что если разрешить эту пьесу, то ее будут ставить всюду, даже в провинции. Мы не гарантированы, что там ее не будут ставить кое-как и что это не превратится в глумление над Евангелием.

— Это, конечно, верно, но можно было бы разрешить ее постановку только некоторым театрам, скажем, императорским, Художественному и наиболее солидным из частных.

— Да… но это вызовет споры, нарекания. Потом мы не должны забывать, что русский простой народ очень религиозен и мы не имеем права смущать его такими пьесами.

— История знает, что в свое время были такие зрелища, как шествие на осляти, Пещное действие, где изображались святые, да еще в церкви, и это не смущало народ.

— Это, конечно, было, но очень давно, при этом, как вам известно, церковь запретила подобные зрелища, и кому, как не руководителям церкви, знать, что допустимо и что недопустимо с точки зрения религии для простого народа.

— Видите ли, но не надо забывать что простой народ в театры почти не ходит, большинство публики — интеллигенция.

— Да! Но интеллигенцию мы также не вправе развращать подобными пьесами.

Здесь, как и признался отец, он окончательно забыл, с кем он говорит, и вспылил:

— Простите,

но, видимо, вы не сознаете, что говорите. Скажу о себе — я человек религиозный, но всегда занят и в церковь хожу редко. Для меня лично и для таких, как я, было бы только полезно, скажем, Великим постом посмотреть такую пьесу. Она бы укрепила веру, а не расшатала бы ее.

Царь несколько удивленно вскинул брови.

— Не судите по себе — вы исключение! — После этого он встал. Протягивая руку отцу, он добавил:

— Еще раз выражаю вам благодарность за ваш дар, а также за интересную беседу!

Отец, пятясь, вышел из кабинета. На часах было без четверти двенадцать. Сановник, беседовавший с отцом и рассчитывавший попасть первым, встретил его укоризненным качанием головы.

— Ну, вы знаете, это уже безбожно! Я думал вас задержать не более как на пять — десять минут, а вы меня задержали на целых сорок пять. За всю свою службу я не видел столь длительной аудиенции!

Отец хотел что-то ответить, но в это время камер-лакей возгласил:

— Коковцев, Владимир Николаевич!

Сановник, поклонившись отцу, прошел в кабинет царя.

Вконец обескураженный отец, отказавшись от дворцового завтрака, поспешил обратно в Петербург.

Впоследствии, рассказывая нам во всех подробностях об аудиенции, он добавлял:

— Совсем опростоволосился, — царя чуть ли не дураком обозвал, а премьер-министра прямо назвал жуликом — ведь он главный акционер Брянской дороги. Нет, видимо, придворная служба не для меня!

В тот же вечер отец звонил у скромненького полуподвального подъезда Мраморного дворца. Ему открыл бравый денщик и вместо приветствия сообщил: «Пожалуйста-с! Ждут-с!»

Пока он раздевался, вел. князь вышел в прихожую. Он был в домашней, военной тужурке без погон и орденов. Они прошли вместе в кабинет, небольшую полуподвальную комнату, скромно, но уютно обставленную. Большой письменный стол с многочисленными фотографиями детей. Удобная тахта с подушками. Сзади виднелась дверь в следующую, совсем маленькую комнату — спальню вел. князя.

Константин Константинович обратился к денщику:

— Подай-ка нам чайку да винца, — вы, кажется, красное пьете, сухое?

Затем он предложил отцу сесть на тахту и расположился с ним рядом.

Когда денщик принес заказанное, вел. князь посмотрел на поданное и добавил:

— Нет, голубчик, ты дай нам все хозяйство — спиртовочку, запасный чайник, а после этого ложись спать. Алексея Александровича я сам провожу.

После этого, обратись к отцу, сказал:

— Ну, рассказывайте!

Отец во всех подробностях передал свой разговор с царем.

Константин Константинович задумался и наконец проговорил: