Восстание супров
Шрифт:
– Я не могу понять тебя, Юна. Я не могу уловить, что именно ты называешь счастьем. Разве борьба и победа - не настоящее счастье, разве распространение разумного - не благородная задача, разве Истребление зла умаляет свободу жизни?
Юна отняла свои губы и долго молчала.
– Мне грустно. Юл. Иногда мне кажется, что мы чужие...
Ночь вокруг взорвалась бульканьем, скрежетом, воем, хрюканьем. "Чужие!
– шипело и жужжало со всех сторон.
– Чужие! Чужие!"
Я закрыл Юну собой, схватил какой-то сук и включил фонарик. Луч вырвал из. ночи мшистый валун, а на нем - хохочущих Сита и Молу,
И теперь шутовской хоровод передразнивал нас и высмеивал, устроив гогочущий шабаш над обрывом.
– Я буду подметать Вселенную кометами!
– вопил Кир.
– Не хочу-у, - ныла Ана.
– Я хочу ее ам-ам, чтобы она буль-буль внутри меня...
– Я нарежу ее мелкими кусочками, полью слезами в маминой кастрюле и сделаю для тебя гуляш из пустоты!- подхватывал Мол.
– Не хочу-у, - ныла Сана.
– Вареные звезды - тьфу! Я хочу сырую Вселенную, чтобы она пик-пик внутри меня!
– Тогда я не понимаю, почему ты не ешь меня!
– заходился Сит.
– Разве я хуже какой-то залежалой Вселенной.
Я шагнул к Ситу и толкнул его. Но Сит был крепкий парень, он даже не покачнулся. И не перестал дурачиться.
– На колени. Все - на колени! Совершеннолетний Юл начинает приручать Вселенную! Я уже чувствую себя нежнее котенка!
Юна, вначале смутившаяся до слез, постепенно пришла в себя и скоро хохотала вместе со всеми. Я счел это предательством и сказал ей об этом. Она ответила:
"Глупый!" - и продолжала смеяться, скакать и передразнивать сама себя. И она добавила обиду, держа за руки Мола и Сану:
– Юл, он, правда, нежнее котенка? Я могу поселить его в своей грудной клетке?
– Юна, пойдем домой.
– На мне еще нет ошейника, чтобы командовать мной! Мне весело здесь, и я останусь с ребятами!
– Хорошо, я уйду один...
Так мы поссорились с Юной, без которой вся моя жизнь - пустая трата времени. Я рассказал все матери, и она горячо поддержала меня, называя моих товарищей "скрытыми врагами" и "завистливыми тупицами". Но особенно нападала на Юну, осыпая титулами "коварной лазутчицы", "провокаторши", "подлой интриганки" и "бессердечной бесстыдницы", пока я не заставил ее замолчать. Я давно замечал, что Сила органически не переносит Юну, толкуя каждый ее поступок, как глубоко продуманную тайную диверсию... Все мои попытки восстановить объективную истину кончались целым потоком слез: "Ты готов бросить мать ради этой коварной девчонки, которой ты совсем не нужен..."
Сейчас Сила торжествовала - ее предсказания сбылись, она все время предупреждала меня: ох, как доверчивы парни!
– Все это сплошная чепуха, ты сама не веришь тому, что говоришь. Но помоги мне, ведь ты женщина и лучше понимаешь женскую душу. Юна иногда говорит непонятное. Она хочет, чтобы Вселенная была не вне, а внутри ее, чтобы Вселенная была частью ее, а она частью Вселенной. Но она не хочет, чтобы я покорил Вселенную с ее именем, как хочешь ты, - ты мне часто повторяла такое в детстве. Она хочет чего-то другого. Чего?
Злая гримаса
– Она хочет ребенка!
Так я ушел от матери...
Конечно, я не лег спать. Отправив "Серебряного феникса" в мусоропровод, я сидел у окна, когда зазвонила входная дверь. Я пошел, в прихожую на негнущихся ногах, и мне чудился в комнатах странный звук так поют над полем высоковольтные провода. Только один человек мог прийтико мне без приглашения, но я ничем не заслужил его прихода. Я открыл дверь в прихожую, уверенный, что мне померещился долгожданный звон, и готовый заплакать от обиды.
У двери стояла Юна.
Мы так и не успели ничего рассказать друг другу в тот вечер - я не помню ни единого слова, по-моему, за весь вечер и ночь так и не было сказано ни одного слова...
В пустой приемной Верховной Ставки, после аудиенции с каким-то пузатым чином, который всю свою непонятную злобу обрушил на консул-капитана, а меня, главного виновника, величал "этот самый стойкий юноша". Морт Ирис сказал:
– Я тоже живу один. Тебе будет неприятно, если я как-нибудь загляну к тебе?
– Я оказал, что живу отдельно от матери, но не говорил, что я живу один. Приходи. Юна будет рада увидеть тебя.
Я сказал это из вежливости, но Юна на самом деле обрадовалась Морту. Отец ей понравился, и с тех пор он часто бывает у нас. При ней он становится каким-то незнакомым, открытым и цельным. Мне кажется порой, что Юна знает о нем больше, чем я, и это меня настораживает. Может, она и обо мне знает что-то мне неведомое? Что - хорошее или плохое? И откуда? Ведь она моя ровесница, мы учились имеете и вместе узнавали жизнь. Почему она знает о людях больше, чем я?
Рубера снится мне все реже и, если бы не будущий трибунал и не звонки матери, я бы забыл о ней окончательно. Бедная Сила! Она не может никак смириться, что амплуа матери героя - тоже не для нее. Я вижу ее только по видеофону, и меня это вполне устраивает.
О Рубере сейчас много спорят, но мне эти споры неприятны, и я стараюсь не участвовать в них. Пока это удается. Рубера гаснет в моей памяти.
Но вчера я неожиданно проснулся среди ночи и долго лежал с открытыми глазами. Юна спит очень чутко, и я старался дышать в такт с ее дыханием.
Зачем я убил cynpa?
Почему мне не перестали нравиться фейерверки?
От меня, Сента Энцела, действительного члена Международного Совета Космонавтики, четвертого в Лиге Старейшин, почетного члена тридцати или сорока академий, постоянного консультанта и председателя Комиссии по контактам, всегда почему-то ждут откровений, которые сразу решат все споры и все расставят по местам. Вначале мне это льстило, потом забавляло, потом стало раздражать. Теперь я привык и примирился с этой неосознанной хитростью, освобождающей поклонника авторитетов от тяжести собственных раздумий и ответственности собственных решений. А кто я, Сент Энцел, авторитет из авторитетов? Просто очень старый человек, который сделал за свою долгую жизнь очень много ошибок - гораздо больше, чем кто-то другой, потому что у меня было неизмеримо больше возможностей для их совершения. Открытия, сделанные в молодости, я теперь сам понимаю с трудом... в них царствует абсолютизм юности, отрицающий права старости на самоуспокоенность и тем оскорбляющий ее шаткое достоинство.