Восстание в крепости

Илькин Гылман

Перо со скрипом забегало по бумаге.

Кончив писать он откинулся на спинку кресла. Мухаммед взял листок, подошел к окну, сделал знак кому-то во дворе, затем опять вернулся к приставу.

Через минуту два гачага втолкнули в спальню городового со связанными за спиной руками. Мухаммед вынул у него изо рта платок, поднес к его глазам бумагу и приказал:

— Читай громко, мы послушаем.

Часовой виновато посмотрел на пристава, словно хотел сказать: "Извините, ваше благородие, проморгал, каюсь…"

Мухаммед,

желая поторопить городового, поднял к его виску браунинг:

— Ну, живо!

Городовой по складам прочитал:

— "При-ка-зы-ва-ю ос-во-бо-дить из-под а-рес-та крестьян из Гы-мы-ра…"

Городовой умолк и опять уставился на Кукиева.

— Что там еще написано? — спросил Мухаммед.

— Это все… — робко ответил городовой. — Внизу подпись господина пристава.

Мухаммед сложил листок вчетверо и сунул в карман городового.

— Ты все понял? А теперь ступай и исполняй приказание своего начальника. Живо освободить крестьян. Ясно?

— Так точно…

Мухаммед кивнул своим людям. Те снова схватили городового под руки и увели.

В спальне стало тихо. Из соседней комнаты доносились всхлипывания Тамары Даниловны. Выждав некоторое время, Мухаммед, продолжая угрожать Кукиеву пистолетом, подошел к окну.

— Господин пристав, — сказал он, — советую вам не двигаться с места до тех пор, пока не вернется городовой. У дверей стоят мои люди. Вздумаете пикнуть — пеняйте на себя. Как говорится, пуля чинов не разбирает… — Мухаммед вскочил на подоконник. — Только учтите: если опять их арестуете, в ту же ночь вам будет крышка… Ясно?

Гачаг Мухаммед был уже за окном. Пристав видел только его плечи и голову. Разбойник еще раз обернулся:

— А моего пристанища, господин Кукиев, вам вовек не сыскать. В народе говорят, что птица, у которой разорили гнездо, второй раз его не свивает. Так и мы, гачаги, каждую ночь спим на новом месте. Желаю приятных сновидений, ваше благородие…

Мухаммед, ухватившись за ветку чинары, спрыгнул на землю.

Листва на дереве задрожала, зашелестела, и опять все стало тихо.

Кукиев же продолжал неподвижно сидеть в кресле. Из гостиной все еще доносился плач Тамары Даниловны.

"Надо пойти, утешить ее…" — подумал он. Но ноги у него словно налились свинцом.

Пристав не помнил, сколько прошло времени, пока ноги у него снова стали двигаться. Из соседней комнаты уже не было слышно всхлипываний. "Наверно, уснула на диване", — решил он.

Кукиев тяжело поднялся с кресла, думая пройти к жене, но вдруг увидел ее в дверях, растрепанную, опухшую от слез. Ночная рубашка на ней была разорвана спереди почти до пояса.

Сделав несколько шагов по комнате и убедившись, что разбойники ушли, женщина глухо вскрикнула, упала навзничь на кровать и забилась в истерическом припадке. Копна длинных густых волос разметалась по подушке.

— А все твоя меланхолия!.. Ведь говорила ж я тебе!.. — причитала

она. — Говорила, что все это так не кончится… Ах, до чего же мы дожили! Боже ты мой! Умираю!.. Умираю!.. Сердце разрывается… Будь проклята твоя меланхолия! Вот к чему она привела!..

Тамара Даниловна извивалась на кровати, как большая рыба, которая хочет вырваться из сетей.

Кукиев растерянно смотрел на жену, не зная, что делать. Приставша до самого низа разорвала на себе рубашку, сбросила ее на пол и лишилась чувств.

Муж подошел к кровати, поднял с пола легкое шерстяное одеяло и укрыл им нагую женщину.

Рано утром солдаты седьмой и восьмой рот, засучив до колен штаны, стирали на берегу Талачая матрасные чехлы.

Студеная вода горной речки обжигала им ноги. В икры будто вонзались сотни невидимых игл.

Чуть ниже по течению реки человек десять местных женщин полоскали белье, выбивали на камнях ковры.

Разогнув занемевшую спину, Бондарчук увидел на другом берегу двух мужчин. Они сидели на небольшом обрыве, свесив вниз ноги.

Неожиданно один из них помахал ему рукой. Виктор не придал этому особого значения, решив, что какие-то два местных жителя проявляют обычный интерес к солдатам.

Снежные вершины гор, окутанные легкой розовой дымкой, сверкали, как бриллиантовые.

"Красота!.." — вздохнул Виктор и хотел снова приняться за стирку, как вдруг кто-то дернул его за рукав. Он обернулся. Это был его товарищ Григорий Романов.

— Что тебе, Гриша?

— Обрати внимание… — Романов показал глазами на противоположный берег. — Видишь, сидят двое и делают нам знаки. Кажется, хотят что-то сказать. Только далеко… Ни черта не поймешь.

Отжимая скрученный жгутом чехол, Виктор бросил быстрый взгляд на обрыв. "В самом деле, что им надо? Вот опять замахали. И как-то чудно, словно боятся…"

Он огляделся. Солдаты были заняты своим делом. Кроме него и Романова, никто не заметил этой странной сигнализации.

Виктор нагнулся и зашептал на ухо товарищу:

— Зовут! Может, хотят сообщить что-нибудь важное! Придумай какой-нибудь повод, подойди к ним. Не мне тебя учить…

Романов весело усмехнулся, вытер мокрые руки о штаны и стал шарить по карманам. Вытащил пустой кисет, помахал им в воздухе, с досадой хлопнул себя по бедру и громко сказал:

— Вот черт! Махра кончилась. А курить охота!.. Что же делать?

Он задумался, морща лоб, поскреб затылок, опять хлопнул рукой по бедру и рассмеялся.

— А что, если пойти на тот берег к этим двоим? Разживусь у них на цигарку! Говорят, местный табачок хорош. Авось не откажут!.. Здешний народ добрый. Да и в уставе не сказано, что солдат не может попросить на закрутку!

Он повыше закатал штанины и, балансируя руками, побрел к противоположному берегу.

Кто-то из солдат крикнул ему вслед: