Восстание
Шрифт:
Между тем Таллер добрался до Вальденберга. Пробирался он осторожно, будто находился в занятой врагом крепости, постоянно опасаясь, что его могут схватить и повесить на первой же перекладине. Вальденберг стал теперь для Таллера вражеской территорией, хотя и жили в нем его соотечественники. Впервые в своей жизни Таллер не чувствовал себя спокойно в военной форме. В этом проклятом Вальденберге уже перестали действовать законы войны, других же законов Таллер не знал.
Почва явно уходила у него из-под ног. Конечно, он мог бы еще отыскать тех, на кого можно было бы положиться. Но ведь порой он и сам уже был близок к тому, чтобы постучать в какую-нибудь дверь и попросить о помощи. Вот и сейчас он несколько минут стоял на краю тротуара, не решаясь перейти улицу. К тому же как назло на небе ярко горели звезды, а слабый ветерок, разгуливающий по улицам, едва ли придавал смелости. Но вот наконец Таллер медленно и нерешительно вышел из тени, но тут же вновь скрылся во мраке
Мимо прошла колонна солдат. Были слышны их голоса, обрывки разговора, но это ничего не могло дать Таллеру. Он уже хотел было идти дальше, как показались еще трое. Они шли, скрипя сапогами, тяжело дыша. Эти — из полевой жандармерии. Может, они спешили с кем-то расправиться?
Иногда у Таллера появлялась мысль не возвращаться к Херфурту. Ведь с ним добром не кончить! Кому всегда везет, того рано или поздно обязательно постигнет и горе. А эта история с какой-то Лиссой, по сути, уже положила начало концу…
Таллер продолжал пробираться по улицам Вальденберга. Царившую кругом тишину нарушали лишь его шаги. В темноте он разглядел приоткрытые ворота из светлых досок. Дверь в конюшню тоже была приоткрыта. Оттуда доносился храп лошадей. Слышались звон цепей, шуршание соломы. Таллер заглянул в дверь. На него приятно пахнуло теплом. Притаившись у двери, Таллер увидел согнутую спину женщины. На какое-то мгновение он совершенно забыл, зачем он пришел сюда. Казалось, за его спиной рухнуло все, что раньше считалось построенным на века. Перед ним вдруг открылся новый, чудесный и в то же время такой простой мир, имеющий свои, по-особому сложенные будни со свойственными только им восходом солнца, дневным зноем и вечерней прохладой. И Таллер был уже не в форме и мог теперь пойти куда угодно, куда бы только захотел. Таллер понимал, что строить этот мир придется совершенно по-иному, строить лучше и к тому же не легче, чем когда-либо.
Женщина подняла голову. Таллер насторожился. Он понимал, что если эта женщина сейчас его выпроводит, то от его плана побега ничего не останется.
Увидев Таллера, Лисса Готенбодт вскрикнула.
Таллер одним прыжком оказался возле женщины и с силой прикрыл ей ладонью рот. Лисса попыталась сопротивляться, но силы были неравные. Наконец Таллер выпустил ее из своих рук.
— Ни слова, — потребовал он, — иначе…
Она кивнула.
— Пеняйте на себя, если закричите, — предупредил Таллер. — Я ищу фургонщика Шрайтера. Вернее, его дочь.
— Что вам от меня надо?
Таллер протер глаза. Проклятые потемки! Он не мог скрыть своего удивления.
— Вот это да! — произнес он нараспев. — Вас-то мне и надо.
— Зачем это я вам? — переспросила Лисса Готенбодт. В ее голосе послышалась насмешка.
— Сегодня…
— Что вы хотите от меня? Говорите же! Я не люблю окольных путей. Сейчас не до смеха.
— Херфурт, унтер-офицер Херфурт послал меня…
— Альфонс! — громко воскликнула Лисса Готенбодт и звонко рассмеялась.
Таллер оглянулся. Дверь конюшни была открыта. Что там во дворе? Неужели он попал на самые задворки? А может, пока он болтает здесь с этой бабой, во дворе ружья заряжают? Он попятился к двери. Во дворе было тихо. Таллер выглянул наружу. Никого не видно. А ожидать можно всего и в этом городишке! В этом забытом богом горном районе хотя и не было войны, тем не менее никак не мог наступить ее конец.
— Подойди-ка сюда! — распорядился Таллер. — Я все знаю о тебе. Херфурт достаточно подробно рассказывал мне о тебе. Я знал, как ты выглядишь, и обязательно нашел бы тебя. Херфурт говорил, что ты — одна из тех, кто самого черта может зажарить. Чертова баба, да и только! «Вот с такой грудью!» — говорил Херфурт… — И Таллер показал руками, хотя в темноте ничего не было видно. — «Вот с такой гривой, из-за которой даже не видно лица!» Черт возьми, неужели в хлеве нет света?
— К сожалению, нет, — ответила Лисса Готенбодт.
Таллер замолчал. Он все еще не знал, можно ли ей доверять или нет.
— Ну и что? — спросила Лисса.
— Мы расположились в домах, что в долине, у подножия горы.
Лисса Готенбодт закрыла глаза. Она четко представила себе просеку, по обеим сторонам которой росли высокие ели, увидела выкрашенные в коричневый цвет деревянные каркасы фахверковых домов с их крутыми, крытыми серой черепицей крышами, которым не страшен был ни один снегопад, и на нее повеяло запахом леса и травы, на которой она валялась с Альфонсом Херфуртом под сенью густых ветвей. На лице его тогда была белая гипсовая повязка, которая доходила ему до плеч. Взгляд его задумчивых глаз блуждал где-то в далеком небе. Время от времени в них вспыхивал едва заметный огонек. А Готфрид Готенбодт? Он находился от нее не так далеко, как Херфурт, хотя его и отделяли от нее целых два горных массива — Фихтельбергские горы и Баварский лес с их ущельями и вершинами да малочисленными дорогами, ведущими прямо в Вальденберг. Нет, нет, Готфрид не был от нее слишком уж далеко, но, подобно далекой звезде на небосклоне, он был едва заметен среди всех этих больших и малых фюреров и в то же время казался гигантом в своей части в Зонтхофене. Там под его началом постоянно шла подготовка все новых и новых вояк, от которых не требовалось ничего другого, кроме умения стрелять, орать и в довершение всего
— Ну, зайдем в дом! — распорядился Таллер. — Мне нужно поспать и поесть! Этой ночью я не думаю возвращаться.
Без малейшей надежды на успех священник Зигфрид Пляйш брел по улицам города. За ним тяжелой походкой неотступно следовал каменотес. Тому казалось, что вроде бы сам бог послал ему Пляйша. Конечно, в лучшие времена можно было бы иметь и иного сподвижника, но скудность в мужчинах в те дни лишала его возможности выбора.
А Пляйш утешал себя мыслью, что в любой момент может отшить каменотеса. Однако он считал, что каменотес не из тех, кто будет болтать о вещах, в которых ничего не смыслит. Грегора, правда, не обуревали какие-то там идеи, но зато это был человек редчайшей кротости, в котором удачно сочетались добродетель и злость и у которого никогда и в помыслах не было причинять боль другому. Пляйш шел быстро, тяжело дыша. Такого же темпа он придерживался и на подъемах. На три шага — вдох, на три — выдох. Учащенно билось сердце. Пляйш хорошо представлял себе, что может произойти в городе завтра. Как ему хотелось не допустить этого! Но пока он был один, и это угнетало его. И он изо всех сил пытался убедить себя, что у него будут друзья и единомышленники. Ведь в тяжелые времена единомышленники всегда находят друг друга!..
Пляйш и Грегор шли друг за другом, не разговаривая, лишь время от времени посматривая на звездное небо, будто именно оттуда ждали ответа на все волнующие их вопросы. У них было достаточно времени, чтобы еще раз обо всем поразмыслить. И как не схожи были их походки, так и мысли их шли вразрез.
Мартин Грегор: «Конечно, священник умный. Это факт. Но значит ли это, что он хороший? Конечно, он читает книги. Но что в них написано? Я тоже читаю газеты. А может, в них вранье? Священник молится. А что он делает еще?»
Зигфрид Пляйш: «Еще неизвестно, чем кончится вся эта история, в которую меня впутывают».
Мартин Грегор: «Он несется, будто что украл. Тот, кто как попало кладет кирпичи, не построит дом».
Зигфрид Пляйш: «Грегор — мой главный свидетель. Мне они предлагают подумать. А Грегор может говорить им все, что угодно. Вот так-то. Они охотнее будут слушать «глупца».
Мартин Грегор: «И угораздило же меня пойти с ним!»
Пляйш и Грегор дошли до шинка «Золотой медведь». Священник остановился, тяжело дыша.