Восстание
Шрифт:
И эти болтуны властвовали над ним в течение ряда лет, перед ними он вынужден был пресмыкаться! Оказавшись теперь в безвыходном положении, они буквально передрались меж собой…
Каддиг громко откашлялся и проговорил вежливо, но твердо:
— Создавшаяся обстановка требует от земельного правительства принятия решительных мер и четких действий. Сейчас нет центрального правительства, а поэтому земельное правительство должно… Вы, как адъютант гауляйтера…
— Не говорите чепухи! — пробурчал Шрамм, а затем заговорил громче: — Вы же знаете, что в данный момент вы являетесь, видимо, единственным ландратом в Германии, который еще
Каддиг, к которому вернулось самообладание, проговорил в ответ:
— Господин правительственный советник! — При этом он повысил голос, ибо ему в отличие от Шрамма нечего было страшиться грядущего. — Город еще не занят ни русскими, ни американскими войсками. Мы находимся на свободной территории!
Наступило молчание. Наконец Шрамм заговорил вновь:
— Не радуйтесь раньше времени. Русские никого не забудут. Подождите, настанет и ваш черед. От земельного правительства больше ничего не ждите. Оно полностью распалось. А потому вы для меня сейчас лицо неофициальное и вообще несуществующее. Да и я для вас больше не существую. Нет больше адъютанта гауляйтера и нет человека по фамилии Шрамм. Возможно, это будет Мюллер или еще кто-то. Так что в вопросах местного управления действуйте, доктор Каддиг, самостоятельно да придумайте на всякий случай и себе другое имя…
Итак, из попытки заполучить указание, на которое можно было бы потом сослаться, ничего не вышло. И Каддига это злило. Но у него в запасе оставалось еще несколько слов, которыми он хотел окончательно вывести Шрамма из равновесия. Он был очень сердит на Шрамма и сейчас ясно представлял его лицо: всегда высокомерно-надменное, с красноватым оттенком, теперь оно было мертвенно-бледным.
Не спеша Каддиг произнес:
— Не исключено, что вы окажетесь у нас в городе. Но поскольку вы не смогли мне помочь, я вам, к сожалению, тоже не смогу ничем помочь…
Только минуту спустя Каддиг заметил, что Шрамм прервал разговор. Телефонная трубка молчала, но это не обескуражило Каддига. Наоборот, он почувствовал вдруг необыкновенный прилив бодрости и оптимизма. В такие минуты нельзя себя распускать. Надо показать, на что ты способен. Каддиг вызвал секретаршу и продиктовал ей содержание телефонного разговора с правительственным советником Шраммом, радуясь тому, что теперь-то он может вершить свои дела так, как ему заблагорассудится.
Неожиданно он спросил ее:
— А что бы вы сказали, если б я предложил вам соединить наши сердца? Вы одиноки, я — тоже. А времена сейчас отнюдь не для одиноких людей. Теперь зависимость одного от другого во много раз больше, чем когда-либо в прошлом.
Шарлотта Крушка пожала плечами. Для нее, как видно, это не было неожиданностью.
— Вы против? — удивился Каддиг.
Она же подумала: «Ты ведь уже труп. Нет, нет, я не поддамся на эту провокацию. Он боится свершившегося, у меня же все впереди. Он и я? У одной у меня есть еще шансы, с ним же…»
Она повернулась и гордо вышла из комнаты. Вильямс Каддиг растерянно посмотрел ей вслед и сосредоточил свой пристальный взгляд на двери, которая уже давно закрылась. Неподвижно сидел он в кресле ландрата, сидел опустошенный и разбитый, сидел и чего-то ждал, хотя, в сущности, и сам не знал, чего именно ждет.
Ждал и человек, который вот уже пятнадцатый день тайком пробирался по стране, используя в качестве укрытия любую ложбинку и рощицу. За истекшие четырнадцать
Одиночество сводило его с ума. Иногда ему казалось, что он уже давно потерял голос. Он не решался, конечно, попробовать, сможет ли он закричать сейчас так же, как кричал в свое время на плацу в Орденсбурге. Зато на свои уши он мог положиться: они улавливали даже самый отдаленный собачий лай. В те минуты, когда силы совсем оставляли его, он уже был близок к тому, чтобы пойти в ближайшую деревню и заявить о себе американскому коменданту.
Такую встречу он основательно обдумал. Он заявил бы тогда: «Я Готфрид Готенбодт — руководитель одной из национал-социалистских организаций в Орденсбурге. Но я был всего лишь управляющим. Я ни в чем не повинен. Я только вел дело. Я очень хочу есть. Я сделаю для вас все, что потребуете, но только дайте, ради бога, что-нибудь поесть и отпустите меня к моей жене Лиссе».
Это был третий населенный пункт, который лежал на его пути за пятнадцатый день побега, но и здесь он не обнаруживал присутствия солдат. С ужасом он отметил, что стал очень неосторожен: подходил совсем близко к домам. Он был похож на загнанного зверя, который предчувствовал, что далеко ему уже не уйти.
Сейчас он лежал на опушке леса, что возвышался над городом, и смотрел на освещенные солнцем крыши домов. Внизу на своем клочке земли трудились крестьянин и его жена. Готенбодт снял пиджак и расстегнул ворот грязной рубахи. Мимо кто-то прошел, но Готенбодт настолько ослаб, что даже не прореагировал ка это. Им владело сейчас такое равнодушие, которое отличает обычно смертельно больных, в полном сознании ждущих своего конца.
Наконец Готфрид Готенбодт заметил лейтенанта, который шагал во главе колонны солдат. Готенбодт протер глаза. Действительно, это был лейтенант в немецкой военной форме. Солдаты тоже были в немецкой форме и с оружием.
Готфрид Готенбодт медленно поднял руку, чтобы обратить на себя внимание. И вот лейтенант стоял уже перед ним. Немного привстав, Готенбодт заморгал глазами, но так и не произнес ни слова: язык его настолько распух, что едва умещался во рту.
— Парень, да ты как призрак! — брезгливо произнес лейтенант.
— Воды, — простонал Готенбодт, — хотя бы глоток.
Лейтенант открыл фляжку и подал ему. В ней была крепкая сивуха. Она сильно обожгла больной язык, потекла в желудок. Готенбодт закрыл глаза. Ему показалось, будто его опустили в кипяток.
— Откуда это ты? — спросил лейтенант.
Готфрид Готенбодт неуверенно сделал неопределенное движение рукой, показывая направление от леса к долине.
— Солдат?
Готенбодт покачал головой и сразу же почувствовал, что этого недостаточно для убедительного ответа. Молниеносно в его голове созрела легенда, которую он и рассказал лейтенанту. Он выдал себя за военнообязанного, работавшего на военном заводе.