Восстановление нации

Валишевский Казимир Феликсович

На деле все эти события произвели страшный удар по всей Украйне, где, переходя от надежд, возбужденных в них государем, к суровому третированию со стороны сейма, казаки доходили до пароксизма крайнего возбуждения и гнева. Прибыв в страну в августе 1647 года, великий канцлер Польши Георгий Оссолинский пытался успокоить умы. Но тотчас же распространился слух, будто бы он явился, чтобы призвать «запорожских рыцарей» для нападения на турок во главе большой армии, которой будет командовать Хмельницкий!

Настоящая цель этого путешествия канцлера и та роль, которую он в нем играл, остаются довольно загадочными.

По всей вероятности, преданный Владиславу, Оссолинский просто ограничился уверением казаков в том, что король не оставил своего проекта, и это было верно. Смерть единственного сына, последовавшая в это время, только увеличила воинственный пыл несчастного монарха. «Если

бы Бог взял его у меня раньше, – говорил он, – я бы не уступил сейму!» Не будучи в состоянии более собрать войска, он пытался получить хотя бы какие-нибудь отряды из Франции или Швеции и отказался ради этого от вмешательства в Вестфальский мир. Он завел переговоры с эмиссарами Греции и Болгарии, даже с марокканским посланником! Но обо всем этом ничего не знали на Украйне, и там, напротив, были уверены, будто бы, вступив в открытый конфликт с польскою знатью, король думает призвать под свои знамена до ста тысяч казаков – дошли уже до этой цифры! – в то время как шляхта только и думала о том, чтобы обратить их всех в крестьян, со всею тяжестью барщины. И следовательно, намерение государя состояло в том, чтобы его верноподданные в Украйне выступили против польских мятежников, которые шли наперекор его великодушным намерениям и великим проектам. Оттого он и выбрал Хмельницкого, который, побывав жертвою еще более жестокой несправедливости, сумеет, мстя за нее, защитить общее дело.

Вместе со своими товарищами и чигиринский сотник, без сомнения, пережил также момент опьянения этими заманчивыми представлениями, совершенно аналогичными тем, которые и в Москве послужили исходною точкою для некоторых народных движений, и он оказался назначенным принять на себя начальство не над громадной армией, которая не существовала, но над шайкою бунтовщиков, которых легко было соединить на берегах Днепра. Не совсем удачный исход последних восстаний, может быть, еще пока и удержал бы его от выступления, если бы одна мера репрессии, вызванная теми же ложными слухами, не заставила его выбирать между несомненною гибелью и смелою попыткою, на которую он бросился со всеми своими приверженцами.

По доносу, полученному новым коронным генералом, полковник Переяславля Ян Кречковский получил приказание арестовать потерпевшего владельца слободы в Субботове и расстрелять его. Случайно или изменяя приказание, казацкий офицер упустил своего пленника, и Хмельницкий очутился в Сечи. Взрыв приближался.

6. Катастрофа

Беглец, несмотря на уже приобретенную им популярность, встретил сначала в братстве довольно холодный прием.

Близость его с Барабашем, известным своими польскими наклонностями, делала из Хмельницкого лицо подозрительное. Загладив это первое впечатление, он, кажется, не пришел тотчас же к решению, которое должно было привести его так далеко. Несмотря на целый ряд подделок, его корреспонденция с разными высокими лицами республики показывает, что он вначале был озабочен лишь тем, чтобы обеспечить себе милостивое отношение. Он защищается против обвинений в дурных намерениях, прося для себя и для своих товарищей лишь использования «королевской хартии», которая была передана Барабашу. Эта пресловутая хартия представляла собой, надо полагать, письмо Владислава с разрешением казакам строить чайки. Она находилась у Хмельницкого после кражи, о которой имеются разные версии. Имея на Нижнем Днепре дело с людьми, не умевшими читать, он мог объяснять как хотел текст этого документа и придать ему такую важность, что беглеца стали вскоре считать владельцем необыкновенного сокровища. Престиж, полученный им благодаря этому, и искусство, с которым он умел им пользоваться, в конце концов доставили ему титул гетмана всего запорожского войска.

Но пока он все еще не думал поднять знамя восстания. Помимо того, что время было для того неподходящее, новый вождь делал оценку тем средствам, которые он мог найти на месте для подобного предприятия. Предоставленные своим собственным силам в течение двадцати лет, казаки достаточно ясно показали свою беспомощность. Ничто не подтверждает широко распространенного тогда мнения, будто бы Хмельницкий ездил за это время в Крым. Но он употребил несколько зимних месяцев на трудные переговоры, предметом которых являлась поддержка татар. Так как Порта в это время жила в мире с Польшею, хан должен был отказаться, не без сожаления, от выступления в поход своей армии; но в это время несколько польских украинских вельмож устроили набег на его владения и угнали у него много скота, и в виде репрессии хан нашел возможным тогда дать казакам несколько тысяч своих всадников под начальством перекопского мурзы Тухай-бея.

Этого только и нужно было Хмельницкому. Он рассчитывал в данном случае не столько на количество этих помощников, сколько на моральный эффект, который должен был произвести самый факт присутствия крымцев как среди его товарищей, так и в рядах его противников. Он не ошибся в расчете, и уже одно это доказывает в нем наличие необходимых для войны данных, хотя он и не обладал большой опытностью и знаниями.

Оно указывает также на отсутствие разборчивости в средствах, и эта черта в дальнейшем только подтверждается начатой таким образом карьерою украинского героя. Но в этом отношении Хмельницкий мог привести пример не одного христианского принца, и на деле этот компрометирующий союз один лишь отличал его предприятие от предприятий, в которых пали Наливайко и Павлюк, и он обеспечивал ему совершенно другой успех. Он, конечно, беспокоил совесть тех, которые им пользовались. Одна украинская легенда говорит о татарине, ударившем в оскверненной церкви саблей образ Богоматери, откуда тотчас потекла ручьями кровь. Но как первые удачные шаги восстания, так и все его дальнейшие перипетии – находились в зависимости от этой помощи. Вначале, кроме того, успех восстания был обусловлен также невероятной неспособностью главного начальства польской армии, представленного в этот критический момент двумя новыми генералами: Николаем Потоцким и Мартином Калиновским.

Находясь на месте, Потоцкий был, конечно, хорошо осведомлен о подготовлявшемся событии. В противоположность Хмельницкому он имел за собою долгое военное прошлое. В шестнадцать лет он уже командовал в 1611 году эскадроном под стенами Смоленска и с тех пор не переставал принимать участие против москвитян и шведов, турок и казаков во всех походах польской армии. Но человек ограниченного ума, распутник и пьяница, он вынес из этой школы одно только крайнее высокомерие. Повинуясь настоятельным советам короля, начавшего, со своей стороны, тревожиться, он должен был разрешить казакам выйти в море, толкнуть их на это дело в случае необходимости. Многие соблазнились бы такой экспедицией, и татары тогда, по мнению короля, не осмелились бы соединиться с другими. Генерал хорошо сделал, что отказался от подобного предприятия. Он был против войны с Турцией, не видя тех средств, которыми можно было бы ее вести, но с имеющимися у него в наличии 15 000 человек он считал себя в силах подавить всякую попытку восстания, быстро двинувшись к устью Днепра.

Это было, конечно, самое разумное. Возмутившиеся казаки только тогда становились опасными, когда врывались в сердце Украйны, где к ним присоединялись народные массы. Но выполнение задуманного Потоцким плана явилось шедевром неспособности практического его применения. Вместо того чтобы сконцентрировать свои силы, Потоцкий их разбил на мелкие отряды. Пустив вперед, не сохраняя при этом с ним никакой связи, авангард в шесть тысяч человек, который он поручил своему сыну Стефану, совсем еще молодому человеку, он хотел, чтобы и тот шел двумя отдельными колоннами, одною – по реке, другою – по суше. Но еще большим безумством было составить этот отряд более чем на две трети из зарегистрированных казаков или из драгун малорусского происхождения под командою того самого Кречковского, который дал убежать Хмельницкому!

В польских армиях, сражавшихся в Украйне, эти разнородные формации были обычным явлением; но всегда заботились о том, чтобы размещать особым образом подозрительных лиц. Отсутствие подобной элементарной предосторожности повело на этот раз к последствиям, которые было необходимо предвидеть: при первой же встрече с бандами Хмельницкого зарегистрированные казаки и драгуны той же национальности перешли на сторону неприятеля. Оставшись с несколькими эскадронами, среди которых дикие крики татар: «Алла! Алла!» – возбуждали настоящую панику, молодой Потоцкий был окружен 5 мая 1648 года у притока Днепра, на Желтых Водах, и погиб, найдя свою смерть в битве.

Получив известие об этом поражении, расположившись лагерем у Черкасс с остатками войск, польские генералы стали спорить между собою. Искусно направляемое Хмельницким, татарское пугало дало восторжествовать мысли о быстром отступлении к Корсуни. Между тем со своим огромным лагерем, нагроможденным повозками, в которых начальники эскадронов таскали за собой свое имущество, состоявшее из золотой и серебряной посуды и богатой мебели, Потоцкий попал в настоящий капкан с оврагом позади и с горою впереди себя. При появлении казаков три тысячи драгун последовали примеру их братьев по оружию, и 16 мая на месте, до сих пор еще пользующемся печальною известностью в польских анналах под названием Крутая Балка, оба генерала, даже без сражения, очутились пленниками вместе со своими войсками.