Восточный конвой
Шрифт:
— Разлад, — сказал третий. — Ничего, наладят. Нигде в мире нет такого ремонта, как у нас. — И он обвел взглядом остальных, словно ожидая возражений, но никто не стал спорить.
— А жаль, — молвил молчавший до сих пор второй. — Жаль, что ты не человек. Поговорили бы. С людьми теперь можно беседовать. Раньше было нельзя, но мы и сами не хотели, очень уж натерпелись от людей; так всегда говорили и говорят, что мы от них натерпелись ого-го сколько всякого зла; сам я не знаю — какого зла, но так уж говорят. А теперь говорить с ними разрешают, да и
Милов хотел было покачать головой, но вовремя подумал, что у технетов это, может быть, и не принято: раз можно сказать, зачем же тратить энергию еще и на движения? И он ответил:
— Скорее всего, нет. Где же я мог бы с ними встречаться? Да и зачем? В моем смысле такого не заключалось.
— Ну, мало ли, — сказал второй. — Я вот помню. Это у меня неисправность такая: помню все, что было. Бывает, и в городе оказываются люди. Бегут с Базы. Наверное, тянет их к высшим существам. К нам то есть. Но туг их быстро выявляют. Раз-два.
— А вообще-то известно, что люди во всем мире нас ненавидят, — вставил третий.
— Не все люди, — поправил первый. — Правительства. Рядовые люди за нас. Потому что мы во главе прогресса и развития. И они знают, что при нашей структуре люди могут жить и ничего не делать. А этого все люди хотят. Мечтают. Люди ленивы. Мы, технеты, без работы не можем. А они — сколько угодно.
— Да мы тоже не отказались бы, — сказал третий и снова захохотал. — Только мы не для такого созданы. Не для лени. И если кто разлаживается по этой линии, то ему солоно приходится. Но люди нас ненавидят, это верно. И не могут спать спокойно, пока не узнают нашего секрета. Только они не узнают.
— Понятное дело, не узнают, — сказал Милов, чтобы участвовать в разговоре и не выделяться при этом. — Мозгов у них не хватит, чтобы такую хитрую вещь узнать.
— Глуп ты, собрат, — снисходительно возразил третий. — Разве же в этом секрет? Это просто технология, только и всего. А настоящий секрет в другом. Но это уже дело политическое. А вся политика на три четверти состоит из военного дела. Мы в Зонте Страны это твердо знаем. А секрет заключается в том: когда будет дана команда техне… технезировать мир. Дня и часа никто не знает. Но приказ будет, это уж как аш два о.
— Технецизировать, — поправил первый.
— В общем, чтобы во всем мире были технеты.
Мы ведь когда-то весь этот мир населяли, от океана до океана. Это потом уже нас оттеснили", потому что взялось откуда-то множество людей. Вот тебе и вся великая тайна: когда будет дан приказ подниматься и расселяться по старым нашим местам. В какой день. Но этого люди никогда не узнают. Пока мы не начнем. А тогда поздно будет.
— Да и мы до тех пор не узнаем, — сказал второй.
— Я вот и не хочу знать, — сказал первый.
— И я не хочу, — присоединился Милов.
— А хоть бы и хотели: не положено, — успокоил их третий. — А не положено — значит, и не будет. Много есть
— Хотел бы, да не уйдешь, — сказал Милов уверенно. — Не так все задумано, чтобы кто-то взял и ушел.
— Это кто не знает, — сказал второй. — Уйти-то как раз просто. Но если после этого тебя еще раз остановят, то путь один: на списание и на протоплазму. А кому же охота на протоплазму раньше времени? Правда тебе, собрат, и так уж немного осталось, — повернулся он к Милову. — Износ у тебя, судя по виду, уже серьезный. Хотя и не безнадежный. Да все равно, начальство — оно точно знает, когда кончится твой ресурс.
«Дурак, — подумал Милов. — Нашел веселую тему для разговора. Хотя, видно, так у них принято. Не люди ведь, так что о простой деликатности и представления не имеют…»
— Начальство знает, — откликнулся он вслух.
— Да что уж, — вмешался первый, — до начальства, может, и вообще дело не дойдет. Скорее, тебя и ремонтировать-то не станут. Стоит ли заниматься ремонтом, если у тебя ресурса осталось — всего ничего? Могут и сразу списать. Я бы вот тебя сразу списал, и самому тебе было бы спокойнее. А то они с тобой, видно, серьезный разговор затеяли, встряску-то тебе дали, как новенькому, — видели мы, как тебя приволокли…
— А ты зачем мне это говоришь? — сказал Милов с досадой. — Ты же меня на что подбиваешь? Не знаешь? Так я тебе скажу: ты меня, честного собрата, подбиваешь на то, чтобы я вот прямо сейчас встал и пошел. — Он повернул лицо к двери, единственной в этом тесноватом и без окон помещении, где всей мебели было — четыре деревянных топчана без намека на какую-нибудь подстилку. — Потому что, мол, раз все равно на протоплазму, то терять нечего, беги знай… Как же это у тебя возникают такие мысли, собрат?
— Встанешь и пойдешь, — усмехнулся второй, — да только не дальше этой вот двери. Чуть отворишь ее — подкатится к тебе один, выдаст верхним манипулятором по твоей панели, и опять будешь полдня приходить в себя.
— Ты же сам сказал, собрат, что уйти — просто.
— Я сказал: для того просто, кто знает. А не знаешь — и сиди.
— Все равно ведь иначе, как через дверь, не уйти.
— И через дверь можно уйти по-разному. Тебя как кличут?
— Эпсилон, — сказал Милов, вызвав в памяти названия серий, усвоенные еще перед полетом.
— Да нет, я кличку спрашиваю. Эпсилон — серия, вас, может, сто тысяч существует, а может — миллион. Ты вообще откуда взялся?
— Из ниоткуда. Тебе-то что? Ну, скажем, из леса…
— А, лесник… Ну, тогда ясно, вы же там дикари, живете на деревьях, грибы жрете. Здесь кличку каждый себе придумывает сам — так у нас тут, в городе, повелось. Вот я, например, — Плям, этот вот зонтик — Болт, а он — Сока. Надо же и тебя как-то прозвать, иначе неудобно. Чука — годится?
— Пускай Чука, — согласился Милов.