Восточный проект
Шрифт:
— Да? Что-то я не обратил внимания на это… И что за сложность — до или после! Не помню. Даже если и сказал… Наверное, после, когда стало ясно, что самолета не будет. А что это вам дает конкретно?
Турецкий хмыкнул и с улыбкой посмотрел на Смурова, который так и не притронулся к чашке.
— Остынет, что же я, зря старался?.. Конкретно, спрашиваете? Понятия не имею. Я хочу восстановить всю последовательность событий в тот вечер и надеюсь, вы мне в этом поможете, как главное лицо в той ситуации.
— Главное в каком смысле? — вмиг напрягся Смуров. — Не хотите ли вы сказать, что в аварии самолета видите мою вину? Думайте,
— Ей-богу, вы напрасно разволновались, Алексей Петрович. Не понимаю, как вам это могло прийти в голову! Я имел в виду ситуацию, когда никто ничего не понимал и решительно все смотрели на вас, ища объяснений. Это же вполне логично! До появления министра главным человеком при подготовке совещания были именно вы и никто другой. Разве не так? — И, не дав возможности ответить, продолжил: — А кстати, вопрос не для протокола, чем закончилось то совещание? Мне говорили, что вы прочно держали оборону, несмотря на происки, да? — Турецкий поднял сжатый кулак, как приветствовали в тридцатых годах прошлого века: «Рот фронт!» — Если не секрет, конечно.
— Пришли к консенсусу, — кратко ответил Смуров. — Пришлось учитывать региональные интересы, про что частенько забывает Москва.
— А-а, значит, все-таки «китайский вариант»! Ну, понятно. Наверное, логично… Правда, насколько это согласовывается с государственными интересами?.. Не мне судить, но этот факт говорит о том, что прямое указание министра вы переиграли…
— Не понимаю, кто вам сказал, что я вообще получил какое-то указание от министра? — Смуров был в полнейшем недоумении, причем искреннем. Вернее, он хотел, чтобы его реакция так выглядела.
— Скажу, но вы не поверите, — весело ответил Турецкий. Его пока забавлял этот разговор, и важно было, чтобы Смуров не понял, к чему в конце концов они подойдут. — Точно, не поверите. Президент. Со слов Сальникова. Но, может, Сальников просто забыл о том, что говорил вам перед вашим отлетом сюда, и тем самым нечаянно ввел президента в заблуждение? Может, у него тоже, как и у вас, что-то случилось с памятью? Вы говорите, он в последнее время вел себя странно, не советовался с вами, а принимал решения самостоятельно? Я правильно вас понял?
Турецкий, естественно, блефовал, но разговор президента с министром был, об этом, как и о некоторых его деталях, Косте рассказывал Георгий Иванович, помощник главы Администрации. А ему, сказал Костя, можно доверять. И позиция президента в осуществлении «Восточного проекта» была однозначно ясна, как и позиция Сальникова в этом вопросе. А потом, ведь президент вовсе не разубеждал министра во время встречи, а предлагал тому весомые аргументы, с помощью которых Сальников мог бы убедить своих оппонентов. Оба они прекрасно понимали, что совещание будет нелегким и лоббистов на нем окажется более чем предостаточно.
— Нет, я говорил, но не совсем так. У нас был, разумеется, разговор с Сальниковым, в котором речь шла о позициях министерства и так далее. А иначе зачем же было собирать руководство всей Сибири и Дальнего Востока? Их же тоже надо было послушать. Вот, в общих чертах.
— Только послушать? Ну что ж, примем за основу. Хотя у меня имеются более конкретные сведения, но это неважно. Итак, вы объяснили присутствующим в аэропорту ситуацию с министром и пригласили их вернуться в банкетный зал. А что дальше было?
— Погодите, я никого никуда не приглашал!
— Ну вот, опять… Ну, Алексей Петрович, дорогой мой,
— Я совершенно не понимаю смысла вашего вопроса. И пока вы мне не объясните своей позиции, отказываюсь отвечать вообще. Вы меня в чем-то подозреваете? Тогда в чем? В ваших вопросах мне слышится скрытый провокационный смысл.
Речь Смурова зазвучала жестко и даже зло.
— Вы так считаете? — удивился Турецкий. — Вот уж не подумал бы… Хотите добраться до смысла? Ну что ж, попробуем расставить все точки… Давайте вместе предположим такую ситуацию. Скажите, вам не показалось бы странным, что человек, от которого многое зависит и к которому устремлено внимание не одного десятка человек, неожиданно обрекает себя как бы на одиночество? Один едет в гостиницу, хотя вроде бы ничего не произошло. Никто ведь, кроме нескольких человек, не знает еще о том, что министр уже убит. И уже в гостинице до половины первого ночи ожидает того, кто принесет ему это известие. А утром как ни в чем не бывало открывает и проводит ответственное совещание, ни словом не обмолвясь о том, что знает. А после не возвращается к своим неотложным делам в Москве, а все еще продолжает «рулить» проводимым расследованием. Интересная ситуация, не правда ли? Ничего не напоминает?
— Ничего абсолютно. А если вы за этим иносказанием имеете в виду меня, я могу счесть себя просто оскорбленным вами без всяких к тому оснований. И сделать соответствующие выводы. И не личного, а общественного порядка. Вы забываете, кто я!
— Что вы, как можно забыть? Более того, я полностью с вами согласен. И на вашем месте поступил бы точно так же. Но сперва обязательно спросил бы, о ком шла речь? О вас или же о ком-то другом?
— А меня, знаете ли, это не интересует. Меня возмущает ваша, мало сказать, странная позиция. Говорите конкретно, в чем вы собираетесь меня обвинить? И если вам нечего сказать, я уйду, у меня много гораздо более важных дел, нежели выслушивать вашу демагогию. У вас имеются еще ко мне вопросы?
— Ни боже мой! Я спрашивал, вы подробно отвечали мне, и я вам признателен. Осталась малая формальность: вы должны прочитать записанное в протоколе, исправить то, что считаете неверным, и подписать. И больше ничего. Повестку я вам не посылал, значит, вы можете считать себя свободным. Прошу прочитать.
Турецкий протянул Смурову протокол, в котором были заполнены формальные графы, касавшиеся личности допрашиваемого, а также вопросы и кратко записанные ответы на них Смурова — о «капризах» покойного министра, о времени посадки самолета, а также о достижении консенсуса на совещании и позиции министерства в этой связи. То есть несколько абсолютно несущественных вопросов. И ни слова о Митрофанове, ни слова о самом Смурове и выдвинутых против него странных обвинениях.