Восточный проект
Шрифт:
— Я совершенно ничего не понимаю! — взревел Митрофанов, в то время как Потемкин молча читал постановление. — Я не вижу никаких оснований! Это все ложь и какой-то подлог! Откуда эти записи? Что это такое? Нет, я решительно не согласен и сейчас же буду звонить министру!
— Сделайте одолжение. Телефон подсказать или сами помните?
Турецкий знал, что Костя уже разговаривал с министром, и разговор этот был нелегким. Пришлось даже кое-что приоткрыть из следственных материалов, и только тогда министр мрачно дал свое «добро» на задержание.
Генерал быстро дозвонился до приемной и потребовал, чтобы секретарша немедленно
— Но со мной! — загремел Митрофанов. — Иди и доложи!
— С вами, Георгий Александрович, мне тоже приказано не соединять.
Это был тот еще удар… Митрофанов, тяжело дыша, рухнул на заскрипевший под ним стул.
Опомнился Потемкин:
— Послушайте, на каком основании вы проводили подслушивание моих разговоров с кем бы то ни было? Кто дал вам такое право? Это противозаконный акт! За мной что, постоянно следили? Я немедленно требую адвоката и прокурора!
— Сей момент, — услужливо произнес Турецкий. — Владимир Дмитриевич, — он повернулся к Поремскому, — будьте любезны, дайте мне постановление Генпрокуратуры по этому вопросу, утвержденное в суде.
Поремский порылся в своей папке и протянул документ Турецкому.
— Прошу, Юрий Игоревич… — И пока тот напряженно читал, стирая со лба обильно выступивший пот, Александр Борисович с ухмылкой взглянул на Смурова: — Я понимаю, нехорошо выдавать публично некоторые семейные тайны. Но вы уж поймите нас… Операторам, записывающим тот ночной диалог, тоже было неловко слушать, но такая уж у них работа… Да, кстати, и там, у Потемкина, и сегодня у вас несколько раз прозвучало таинственное имя вашего куратора — Аркадий. Вы, разумеется, имеете в виду Аркадия Яковлевича Подольского, которого вот уже несколько лет безуспешно разыскивает Интрепол, да? Ну, кажется, теперь, с вашей помощью, господа, мы им поможем.
Турецкий снова обернулся к Поремскому:
— Владимир Дмитриевич, приглашайте понятых, пожалуйста. А сами забирайте господ Митрофанова и Потемкина, поезжайте и начинайте с ними работать. Договоритесь с Владимиром Владимировичем, он ожидает внизу. Да, и еще хотел подсказать вам троим, господа, буквально несколько слов о том, как можно было окоротить настырного следователя и решить в темпе, так сказать, радикально вопрос. Но, боюсь, вы действительно упустили и время, и удобный случай, когда это легко можно было сделать, ведь у вас, Георгий Александрович, под рукой была команда головорезов. Ладно, прошу, господа, на выход. Владимир Дмитриевич, проводите. Оперативникам остаться для проведения обыска.
Смуров, бешеными глазами глядевший на выходящего Потемкина, не выдержал:
— Что ж ты здесь нес, падла вонючая?!
— Да пошел ты, — не оборачиваясь, ответил Потемкин, — со своим говенным языком!
— Господа, господа, — пристыдил Турецкий, — ведите себя пристойно, хотя бы в присутствии женщины, которой, как я понимаю, вы оба давно обрыдли…
Александр Борисович повернул голову к упрямо стоявшей в дверях пунцовой Марине Евгеньевне и ободряюще подмигнул ей. Она наклонила голову и ушла в кухню.
Выходя, Поремский услышал, как Турецкий обратился к Смурову:
— Алексей Петрович, предлагаю вам добровольно выдать…
4
Этот телефонный звонок отчасти обрадовал Александра Борисовича. Звонил старый знакомый и даже коллега по расследованию ряда уголовных дел, в которых концы уходили за
Миша был агентом ФБР и иногда работал «под крышей» старины Питера Реддвея, бессменного начальника секретной международной школы по подготовке кадров для борьбы с террористами. Одно время и Турецкий преподавал в ней «следственную практику», будучи заместителем Питера. С тех, собственно, пор они и дружили, можно сказать, более десятка лет.
Появление Миши можно было трактовать однозначно. Наверняка уже просочились слухи о том, что следствие, возглавляемое Турецким, должно вот-вот выйти на след международного преступника Аркадия Подольского или, теперь, по отдельным данным, Джозефа Ширмана.
— Привет, Миша! — по-русски приветствовал Александр.
— Хай, Саша!
— Могу я узнать, что тебя привело в Москву, коллега?
— Желание встретиться. И кое-что обсудить — на паритетных началах.
— Ты сегодня прилетел?
— Видишь ли, Саша…
— Я понял, не объясняй. Лучше подскажи свой статус.
— Турист, Саша, потянуло заглянуть в родные края.
— Ну-ну, — засмеялся Турецкий, — кажется, я догадываюсь… Погоди, не перебивай, я сейчас попробую представить себе твой маршрут… Ты был в Белоруссии, под Гомелем, потому что там скоро начнется грибная пора. Затем ты переехал в Подмосковье. Поначалу — ближнее. Мытищи, Реутово, если не ошибаюсь, потом поехал в старинный город Воскресенск, где в девятнадцатом веке родился и провел детство известный русский писатель Лажечников, автор «Ледяного дома», где бывал и великий Гоголь. И видимо, в этом населенном пункте твой чисто познавательный интерес как-то неожиданно иссяк, я не прав?
— Знаешь, Саша, почему я люблю иметь с тобой контакт?
— Немножко не по-русски, но сойдет. Итак?
— Как говорят? Ты под землей видишь, правильно?
— Во всяком случае, понятно и мне льстит. Где встретимся и когда?
— Мне бы не надо… свет излучать.
— Ясно, встречаемся у Грибоедова. Только не по Булгакову, а на выходе из метро «Мясницкая». Называй время.
— Погоди, ты меня путаешь. Булгаков — это «Мастер», да? А другой Грибоедов — это?
— Памятник. Но если тебе трудно будет сориентироваться, то плюнь-ка ты на условности и подъезжай прямо к моей конторе на Большой Дмитровке, ты знаешь, где она. Позвони от проходной, я выйду и встречу тебя. Пойдешь свидетелем по одному уголовному делу, согласен?
— Согласен! — громогласно захохотал Майер. — С тобой еще Питер хотел перекинуться.
— Вот и перекинемся…
Через полчаса они сидели в тесноватом кабинетике Турецкого и отхлебывали из красивых чашечек крепкий кофе, который, так уж и быть, сварила им сама Клавдия Сергеевна, секретарша Меркулова. Когда она внесла поднос с чашечками и вазочкой с печеньем, худощавый Миша исподтишка, что не укрылось, однако, от внимательного Александра, окинул ее пронзительным взглядом, в котором так отчетливо читалась вечная, почти библейская, тоска «бедного еврейского мальчика» по впечатляющим формам типичной русской женщины — доброй, снисходительной, а самое главное, терпеливой ко всяким глупостям, на которые способны эти тупые мужчины. Потом Клавдия вышла, а Майкл и Саша посмотрели друг на друга, оба разом вздохнули и обреченно покачали головами — что было говорить!