Восточный вал
Шрифт:
— Вам, конечно же, никогда не приходилось встречаться с фюрером? — ошарашил обер-диверсант фон Тирбаха, как только тот предстал перед ним.
— Не приходилось, господин штурмбанфюрер, — спокойно, с эдакой, достойной уважения, русской небрежностью, объявил наследный владелец замка «Шварцтирбах». — Аудиенции он меня так до сих пор и не удостоил.
— Но, по вашим представлениям, должен был бы? — прошелся по нему своей диверсионно-расстрельной улыбкой «самый страшный человек Европы».
— А почему бы ему не поинтересоваться, что представляет собой Советский Союз в наши дни, причем
— Понимаю, вам верилось, что фюрера заранее известили о вашем выходе на диверсионную тропу, и он просто дождаться не мог вашего появления в Берлине.
Фон Тирбах четко уловил саркастические интонации в голосе Скорцени, но даже они не очень-то смутили барона.
— Если фюрер все же решит встретиться с таким диверсантом, то я готов уделить ему несколько минут своего времени.
— Кстати, он и в самом деле как-то поинтересовался князем Курбатовым и вами. Но Курбатов — русский, а вы — германец. И это возымело свое влияние на образ мыслей фюрера. Его больше заинтересовал русский казачий офицер, который всегда в диковинку. Несмотря на то, что вы русский германец.
— Я всегда чувствовал себя просто германцем, — несколько напыщенно объявил фон Тирбах. — И никогда — русским.
И вновь Скорцени отметил, сколь непринужденно держится барон, и что его манера говорить по-прежнему остается все такой же снисходительной и небрежной, ни к чему не обязывающей. За этим, несомненно, скрывался некий особый характер.
— Интересно: находясь в составе русской армии, вы, дьявол меня расстреляй, тоже решались на подобные заявления?
— Во всяком случае, никогда не скрывал своих убеждений. И хотелось бы, чтобы в Германии о моих чисто германских корнях и чисто германской душе знали все, вплоть до фюрера.
— Вплоть до фюрера, говорите?! — молвил Скорцени, явно не поощряя его стремлений.
— В своих прогерманских убеждениях я тверд, как никто иной, родившийся за пределами рейха.
— По правде говоря, Курбатов был о вас того же мнения, — согласился с его утверждением Скорцени.
— Курбатов — истинный русский офицер, еще той, царской закалки.
Скорцени так и не предложил барону кресло, и тот продолжал стоять посреди кабинета. В то время как сам обер-диверсант рейха внимательно рассматривал его, откинувшись на спинку кресла и вытянув ноги так, что из-под стола выглядывали носки уже дня три нечищеных (особой аккуратностью Скорцени никогда не отличался, что, очевидно, объяснялось его «венгерской наследственностью» [50] ) сапог.
— Он утверждает, что еще там, в Манчжурии, вы проявляли черты нордического характера, и насаждали мнение о себе, как об истинном арийце. Хотя происхождение ваше по материнской линии, прямо скажем, не может служить образцом для определения чистокровности истинного арийца, дьявол меня расстреляй.
50
Мать Отто Скорцени была мадьяркой. У некоторых блюстителей расовой чистоты порой даже закрадывалось подозрение, что она была венгерской цыганкой.
— В
— Что-что? — приподнялся со своего места Скорцени. — Вы требуете показать вам хотя бы одного чистокровного арийца?!
— Хотя бы. Для начала. Причем уверен, что найти такового будет непросто.
— То есть вы утверждаете, что на самом деле в рейхе уже не осталось чистокровных арийцев? Что их попросту не существует в природе?
Тирбах вновь попытался что-то сказать в свое оправдание, однако Скорцени прервал его потуги таким громоподобным хохотом, который способен был приводить в тихий ужас даже людей, очень близко знавших его и пользовавшихся особым расположением.
От нервного срыва фон Тирбаха спасало только то, что он все еще не освоился в германской реальности. Да, он успел надеть мундир офицера СС, но все еще продолжал чувствовать себя в этой стране, в этой системе нравов, страхов, традиций и прочих атрибутов рейха, человеком случайным. В большинстве случаев он уподоблялся бродячему актеру, волею судеб оказавшемуся в толпе фанатичных паломников, осаждающих так и не понятые и совершенно невоспринятые им святыни.
— Вполне допускаю, что не существует, — все же не удержался барон, решив идти ва-банк. — Если уж ставится под сомнение чистота крови фон Тирбахов.
— Забавная мысль. Попытаюсь предложить фюреру отобрать для вас наиболее приемлемые экземпляры из числа его ближайшего окружения. Но пока он будет заниматься этим, — вмиг посуровело исполосованное шрамами лицо первого диверсанта рейха, — советую впредь подобными идеями походно-диверсионную голову свою не забивать. Дабы не потерять ее вместе с идеями.
— Вот этот язык мне вполне понятен, — спокойно признал его правоту фон Тирбах. — Прямо, откровенно, чисто по-германски.
— Тем более что в число этих избранных я тоже не попаду, — окончательно добил его Скорцени. — Родословной не вышел.
— Что было бы несправедливо.
— Однако перейдем к сути операции. Фюрер решил посетить один из самых секретных объектов рейха — подземный город СС, именуемый «Регенвурмлагерем», то есть «Лагерем дождевого червя», — счел Скорцени, что тема чистоты арийской расы окружения Гитлера исчерпана. — Вам понятно, что подобные поездки в любое время сопряжены с определенными опасностями?
— Так точно.
— Но особенно сейчас. После того, как на фюрера было совершено покушение.
— Было бы странно, если бы его не совершили, — не упустил случая выразить свое личное отношение к этому событию фон Тирбах.
— Своим белогвардейским вольномыслием, барон, вы доведете меня до инфаркта.
— Но ведь оказывается, что в ставку фюрера пропускали офицеров, в портфели которых не удосуживался заглянуть ни один ефрейтор из охраны «Вольфшанце»! Потрясающая безалаберность. Такое впечатление, будто охрану ставки формировали исключительно из русских.