Вот идет человек

Гранах Александр

Наливай нам, Файвл, квас,

В зад целуй нас по сто раз!

В квас мы добавляли лед, он таял, разбавленный квас становился безвкусным и холодным, и мы продавали его, нахваливая:

Холодный квас, свежий квас!Для здоровья – высший класс!

Или:

Кто квас пьет, того хворь не берет!

У меня лучше всего получалось продавать с угрозами. Я истошно вопил:

Квас! Квас! Ледяной квас!Кто пьет, тот здоровым останется,Кто не пьет, тот сегодня преставится!

Бывало,

что какая-нибудь старая крестьянка, услышав мои вопли, только качала головой, крестилась, покупала у меня стакан кваса и даже давала мне лишний геллер, уговаривая больше не произносить таких проклятий. И я думал, что она, пожалуй, права. Но потом я думал, что если бы я отказался от проклятий, то она бы не дала мне лишнего геллера и, наверное, даже не купила бы себе квасу. Проклятия приносили доход, и я продолжал выкрикивать угрозы, в иной вторник зарабатывая от тридцати до сорока крейцеров. Это маленькое состояние я всегда отдавал отцу, он хвалил меня за мою деловую хватку, и его похвала наполняла меня гордостью и счастьем. Мой брат Шабсе, который был старше меня на год, приносил примерно треть моей выручки. Он завидовал мне и постепенно терял уверенность в себе. Я же, наоборот, становился еще увереннее, еще веселее – и это уже было началом соперничества, началом нашей конкуренции в городе.

В один из таких вторников из деревни приехал старший брат Шахне Хряк, ближе к вечеру они с отцом пошли к торговцу мукой Шолему Люфту и отдали ему двадцать пять гульденов. Так было решено, что теперь у нас будет собственная пекарня, а господин Люфт должен был поставить нам муки еще на двадцать пять гульденов в кредит, выплату которого гарантировал брат. И вот в один прекрасный день мы съехали из комнаты в Нижних улицах, арендовали у Фроима Глогеса пекарню рядом с владениями господина Цулауфа, недалеко от школы барона Гирша, и нежданно-негаданно оказались в благородном обществе. Мы пекли хлеб, булки, рогалики и венские розанчики, а так как работали мы все без исключения, то могли продавать все немного дешевле, чем другие пекарни. Впрочем, лучшими клиентами были мы сами, потому что не могли противостоять искушению, и, несмотря на запреты, каждый из нас за день съедал сорок-пятьдесят хрустящих, поджаристых рогаликов или венских розанчиков. Каждый думал, что так делает только он, но так поступали все. Поэтому дела у нас шли неважно. Днем мы с братом Шабсе ходили в школу барона Гирша, а ночью вставали и шли крутить рогалики и формовать венские розанчики.

И тогда произошло то, что повлияло на всю нашу дальнейшую жизнь. Моему брату было семь, мне – шесть лет. Он был очень высоким и худым, а я, наоборот, – невысоким и коренастым. Мне всегда приходилось смотреть на него снизу вверх, и меня это очень злило. Когда нас будили, он очень долго не мог проснуться, а я мгновенно выпрыгивал из постели. Он упирался, не хотел никуда идти и плакал. Я это заметил и сам всегда старался казаться бодрым и готовым к работе. Это было начало и основа моей веры в себя. За его счет я заслуживал себе похвалу, за что он меня возненавидел, а я только наслаждался его беспомощностью. Он становился все более неуверенным, а я – все более уверенным в себе. Так было в школе, так было на улице, в наших совместных играх. Началось-то все еще с торговли квасом. И да простит меня Бог, есть в этом и моя вина. И когда через тридцать лет я снова увидел своего брата, мне стало неловко. Он совсем не изменился. У него были уже взрослые дети, которые обращались с ним так же скверно, как когда-то мы, его братья. У него были такие же заплаканные, красные глаза, смотревшие на меня с немым укором, и говорил он, немного заикаясь, неуверенно, так же как тогда. Только теперь у него была борода, казавшаяся ненастоящей. Такие бороды бывают у молодых хористов в опере.

У меня было такое чувство, будто я совершил маленькое нежное убийство. Это ведь я забрал у него его уверенность и присвоил ее себе, потому что уже тогда мы были соперниками. Ведь жили мы теперь не в деревне, а в городе, с его соперничеством и конкуренцией. Ведь путь от села Вербивицы до Городенки гораздо длиннее, чем от Городенки до какой-нибудь европейской столицы.

12

Мой неудачный опыт обучения в хедере в Сколье скоро был забыт, потому что в Городенке наш учитель Шимшеле Мильницер был приветливым, усталым человеком, который не только не бил нас, но был благодарен, если мы ему не слишком докучали. Он любил говорить, что дерзкий мальчишка со светлой головой и тягой к учению ему милее, чем «прилежный и

воспитанный», но глупый ребенок. Мы часто злоупотребляли этим его убеждением и то и дело устраивали мелкие каверзы. Однажды мы прибили его кафтан к стулу, на котором он сидел. В другой раз мы привязали его ногу к ножке стула, а он только покачал головой и улыбнулся добродушно и устало. В другой раз, когда он, как это часто случалось, заснул, сидя за столом и положив голову на правую руку, мы расплавленным воском приклеили его бороду к столу. Когда он проснулся, он отскоблил воск со стола и кое-как вычистил его из бороды и в этот день ни словом не обмолвился о нашей проказе и никак на нее не отреагировал.

Прошло еще несколько дней, и он сказал нам: «Дети, недавно кто-то из вас сыграл злую шутку с моей бородой. Я тогда ничего не сказал, но не потому, что я не обиделся. Напротив, я так огорчился, что просто не мог ничего сказать. Вы знаете, что у меня немало забот и я очень беден. Но Господь Бог дал мне бороду, как Он дает бороду людям, что не знают забот и живут в достатке. Поэтому моя борода была для меня утешением. Оскорбляя ее, вы делаете меня еще беднее, чем я есть, но при этом никто из вас не становится богаче».

Это было в четверг, а по понедельникам и четвергам он постился и говорил очень тихо. Мы, пристыженные, смотрели в пол, и в этот день он на час раньше отпустил нас домой.

Но с тех пор он стал для нас таким же святым, как сама Тора. Мы больше никогда не подшучи-вали над нашим учителем и не устраивали никаких каверз.

Он терпеливо учил нас буквам еврейского алфавита, которые были похожи на маленькие ящички, какие-то инструменты, маленькие домики со створками дверей или ворот или же на кубики с окошками. В Сколье все эти буквы так и скакали у меня перед глазами, и я не мог отличить одну от другой. Теперь же, благодаря терпению нашего усталого учителя, я сразу мог сказать, где какая буква, и мне даже нравилось их различать. А скоро я сам смог и писать эти буквы-ящички со значками огласовок внизу и читать состоящие из них слова, хоть и не понимал этих слов, потому что говорили-то мы на идише. Так мы и учились молиться, не понимая, о чем молимся, учились петь, не понимая, что поем.

Вскоре я начал изучать Хумеш – Пятикнижие Моисея. Теперь уже был перевод и всевозможные толкования и объяснения совершенно далекого от нас мира, который существовал когда-то в прошлом, когда Небо и Господь Бог были еще так близко, что Моисей – Мойше-рабейну, праотцы Авраам, Иаков, праматерь Рахиль и другие великие люди ходили к нему чуть ли не каждый день, подобно тому как в Городенке купцы и чиновники ходили к барону Ромашкану или к банкиру Юнгерману.

Когда мальчик начинал учить Хумеш, в семье устраивали праздник. И вот однажды в субботу вечером меня облачили в новую одежду, а родственники и соседи принесли свои карманные часы и цепочки, штук двадцать, если не больше, и все это богатство повесили на шею мне и еще одному маленькому мальчику, который должен был изображать экзаменатора. Мы оба стояли на покрытом скатертью столе, а вокруг нас в тесной комнате сидели и стояли учителя, родители, родственники и соседи и смотрели на нас с радостным волнением, ожидая начала представления. И вот представление началось.

Второй мальчик распростер свои ручки и сказал: «Хатиенух эс ройшху ве-авирехеха. Бен пойрес Йойсеф бен пойрес алейху [6] . Как Йойсеф-праведник полюбился Богу и людям, так и ты, мальчик, должен заслужить любовь Бога и людей».

И все хором: «Омейн, омейн, омейн!»

Теперь благословляющий начал задавать вопросы, а я отвечал:

– Что ты учишь, мальчик?

– Хумеш.

– Что значит Хумеш?

– Пять.

6

Наклони свою голову, и я благословлю тебя. Росток плодоносный Иосиф, росток плодоносный Его (древнеевр.).

– Чего пять? Пять кренделей за крейцер?

– Нет, пять священных книг святой Торы.

– Какую главу ты учишь, мальчик?

– Ваикро.

– Что значит Ваикро?

– И позвал.

– Кто позвал? Шамес в шул тебя позвал?

– Нет, Бог позвал Мойше, чтобы дать ему законы жертвоприношения. Законы жертвоприношения священны, священ и я, маленький мальчик, поэтому ребе начал учить со мной Ваикро.

– Учи, мальчик, старайся! Покажи, на что ты способен.

И вот он уже подмигивает остальным, а те только улыбаются от радости и удовольствия.