Вот пуля пролетела
Шрифт:
Не рано ли я помирился с Пушкиным?
Вовремя!
Человеческая натура устроена так, что несчастью ближнего он радуется зачастую больше, нежели счастью своему. И нет для него горше беды, если ближний счастлив, или хотя бы не несчастлив. Тут же и норовит либо собаку ему отравить, либо ночью пилою хлев порушить, либо донос настрочить, что де такой-то подделывает денежные бумажки, не хочет воевать Турцию и вообще вольнодумствует. Ну, или сплетню пустить насчет чужой жены. Если анонимно — то совершенно безопасно. Человека с пилой можно поймать и поколотить, доносителя обвинить в клевете, а что сделаешь
Вот и пишут злоехидно.
Ищи зайца в поле, а рыбу в море, говорит мудрость народа. Как найти автора анонимки?
Текст, в общем-то, известный, это из «Письмовника шалопая», вышедший ещё в прошлом, восемнадцатом веке в Лондоне. Его быстренько перевели на основные европейские языки, и он пользуется определенным спросом: зачем трудиться и придумывать, когда есть готовый образец? Кто-то привез французское издание, переписал, подставив актуальные имена, и послал нам. И, конечно, не только нам, на иных ветках баньяна его получали многие. Кто-то бросал в огонь, кто-то сохранил как курьез, а кто-то побежал к Александру Сергеевичу, посмотри, дорогой друг, какие гадости о тебе пишут!
Но я не побегу.
Пришел Байс, за вкуснятиной. Я дал — самую малость. Сытое брюхо склоняет ко сну и людей, и зверей, а Байсу службу нести, дом сторожить. Незримым дозором обходит он свои владения, и горе тому, кто пересечет границу. Нет, он не разорвет непрошеного гостя, силенок не хватит. Он Мустафу разбудит. И меня.
Кто может завидовать Пушкину? Чин невелик, титулярный советник, а титулярным советникам не завидуют. Нечему. По срокам Пушкину давно пора получить коллежского асессора, а вот — не представили. Нет, завистников по службе вычеркну.
Финансовое положение не может быть предметом зависти и подавно. Жалование, правда, велико не по чину, но у Ивана Андреевича оно куда больше. Хотя как знать, может и Крылову посылают анонимки. Но доходы Пушкина пропадают на половине пути к карману: все пожирают долги.
Репутация первейшего русского литератора? Ну… этому могут завидовать только сами господа литераторы. И то — в глазах окружающих он если и был первейшим, то давно и неправда. Прежде хвалили Крылова и Жуковского, ныне Бенедиктова, а Пушкин, что Пушкин… Был талант, да весь вышел.
Наконец, жена. Тут позиция туманная. Обманутому мужу трудно завидовать — если принять за верное, что Пушкин обманутый муж. А вдруг завидуют не Пушкину, а жене? И надеются, что в порыве ревности Пушкин запретит ей сиять на балах, или, по крайней мере, сократит выезды?
Кто может завидовать жене Пушкина? Конечно, женщины. Графиня А. и княгиня Б., например. И ещё сотня дам и девиц. Девиц? Например, некая девица считает, что кавалер Д. предназначен судьбою для неё, а он, кавалер Д. ухаживает за Натальей Николаевной. Как удержаться и не принять своевременных мер? Не обязательно писать своею рукой. Но могла и своей. «Мужской почерк», «Женский почерк»? После того, как выяснилось, что шесть картин Рембрандта написаны — по крайне мере, отчасти — Саскией, утверждать что-либо наверное трудно.
Ясно одно: имеющихся данных недостаточно.
Следует ждать.
И только я собрался ждать, как встревоженный Байс заскочил в комнату. Стало быть, тревога.
Петербург — не Москва. В Москве дома обычно окружены заборами, за ними — двор,
Не успел я спуститься, как слышу — кто-то орет, а Мустафа ругает его нехорошими турецкими словами.
Все-таки спустился.
Мустафа стоит с кнутом в руках, а у ног валяется парнишка.
— Он, шайтан, хотел нам витрину разбить, — сказал Мустафа.
— Я не хотел, дяденька, я не хотел! Я только посмотреть!
— Кто подослал? — спросил я.
— Никто, я сам! Я сам, посмотреть только.
— Ага, ага, в два часа пополуночи. Мустафа, поговори с ним по-свойски.
И Мустафа утащил добычу во двор. А будочник так и не явился. Город большой, будочников мало. Если на Невском их много, и у зданий министерств и департаментов тоже изрядно, то отойди в сторону — уже хуже. Хотя сам виноват. Нужно круглосуточных привратников держать. Или организовать охранную фирму и взимать с обывателей плату за защиту? Не время.
Утром я спросил Мустафу, что он узнал.
— Купец, что снимал первый этаж, подослал паренька побить нам окна. А тот заробел немного. Непривычный он к этому. Нужно бы помочь пареньку. Пропадет он здесь. Хозяин со свету сживет.
— А родители есть?
— Родители-то есть, но лучше бы и не было.
— Ну, ладно. Отправим его… Отправим его к Макаренке. Пусть человеком сделает. Фотоаппараты научит собирать, или ещё что.
И я отправил его к Макаренко. По квоте.
Вот я о Пушкине думаю, а ведь зависть и злоба — она везде. Нет, верно, человека, которому не завидуют, которому не делают пакостей, а могли бы безнаказанно убить — то и убили бы. Не все, не все такие, но много ли нужно? Достаточно ведь и одного.
Следует предупредить, исправить, указать истинный путь.
И мы поехали на Литейный. Исправлять и наставлять.
Лавку Савела Никодимовича нашли сразу. Так себе лавка. Бакалейная. Ну, настоящему купцы можно торговать чем угодно, законы коммерции позволяют, зная принципы, продавать хоть гвозди, хоть грузди.
Мы вошли, Мустафа первый, а я за ним. Савел Никодимович стоял за прилавком: как справный купец, он не чурался повседневной работы и становился рядом с приказчиками. Оно и порядка больше, и учета. И господам почтение, если сам хозяин им служит. Чувствуют себя значимее.
Он узнал Мустафу, и поскучнел. Узнал меня, и повеселел.
— Чего угодно господам?
Мустафа посмотрел на меня, потом на купца и пару дюжих приказчиков.
Кто-то сунулся в дверь.
— Нельзя! Врачебная инспекция! В лавке холерная зараза! — закричал Мустафа, и посетитель вылетел пробкой.
— Какая такая зараза? — удивился купец. — Шутить изволите? Не прежние времена! Вот я вам…
— Савел, молчи и слушай. Ты зачем паренька подослал?
— Не знаю никакого паренька. Парни, выпроводите господина, он пьян!