Вот в чем фокус

Дробиз Герман Федорович

СЛУЧАЙ В ПОЕЗДЕ

Я вошел в купе. Навстречу мне поднялся мужчи­на среднего возраста. Его движения дышали учти­востью. Мы поздоровались. Он внимательно посмотрел на меня... и вдруг ласково обнял за плечи и стянул пиджак.

— Э...— только и смог промычать я.

— Мне показалось, вам жарко и душно. Солнышко весеннее, греет вовсю.

— Ну, это вы... Прямо не знаю...— смутился я.— Как раз сам собирался...

—

Простите, предугадал,— мягко улыбнулся он и повесил мой пиджак на плечики.

Мы сели по обе стороны стола и некоторое время молчали. Я чувствовал на себе его спокойный, но вни­мательный взгляд и размышлял: о чем бы поговорить с любезным попутчиком? Не закурить ли для начала?

В то же мгновение на столе возникла распечатанная пачка сигарет.

— Мне показалось, вы хотите курить. Прошу.

Я закурил.

— Крепкие у вас сигареты.

— Вам виднее,— согласился он.— Я некурящий.

Я закашлялся.

— Минутку! — Он вышел из купе и вернулся со стаканом чая.— Впечатление такое, что вас мучает жажда.

— С чего вы взяли?

— Такое впечатление,— повторил он.

Вдруг его руки сомкнулись на моем горле. Я похо­лодел. Он расстегнул верхнюю пуговицу рубашки:

— Все-таки вам было душно!

— Спасибо!— резко поблагодарил я и подумал: чем бы его отвлечь, такого заботливого? Жаль, карт не за­хватил.

Попутчик моментально вытащил из кармана колоду.

— Такое ощущение, что вы хотите сыграть.

— Ладно, сыграем,— согласился я.— Только прекра­тите эти идиотские любезности.

— Не сердитесь. Ничего не могу с собой поделать. Уникальное душевное устройство: весь во власти чужих желаний. Своеобразный дар предвидения.

Открылась дверь, и к нам заглянул сосед:

— Вы...

— В шахматы?— живо перебил его мой попутчик.— Я не играю. Товарищ,— он показал на меня,— умеет, но сейчас не хочет.

— Я, собственно... да...— растерялся сосед.

— А не угодно ли с нами в «дурачка»? Впрочем, вижу — не угодно.

— Да... не очень...— окончательно растерялся сосед и исчез.

Попутчик раздал карты. Мне достались неважные, но я подозрительно легко выиграл.

— Мне показалось, вы не любите оставаться в ду­раках,— произнес он со смущенной улыбкой.

Я смел карты на пол, застонал, замычал, заколотил по столу кулаками.

Он старательно выдвинул челюсть.

— Это еще зачем?!

— Мне показалось, вам хочется меня ударить.

— О боже!— воскликнул я и врезал ему по челюсти. Он шмякнулся об стенку. Потом похлопал ресницами, вытащил из-под полки чемодан, поднялся и вышел из купе.

— Подождите! Вы обиделись? Я готов принести из­винения, но...

— Нет-нет, никаких извинений.

Но мне показалось, что после того, что сейчас произошло, вам будет не­приятно ехать в одном поезде со мной.

Он распахнул дверь и выпрыгнул в объятия ветра. Покувыркался в рыхлых весенних сугробах, встал, от­ряхнулся и, уже едва видимый, послал мне воздушный поцелуй.

Наверное, ему показалось, что я люблю, когда со мной прощаются именно этим способом.

НЕУТОМИМЫИ ЗУБЗАЕВ

Позвольте среди множества людей, размышляющих о жизни, выделить Зубзаева и ненадолго осветить его душу, страдающую во мраке будней.

Утро. Зубзаев едет в автобусе, стиснутый со всех сторон. На повороте кто-то крепко ударяет его локтем в бок.

— Прости, отец,— раздается сверху бас здоровен­ного парня.

— Был бы я тебе отец...— говорит Зубзаев.— Отца бы ты пожалел, а чужому человеку можно ребра ло­мать. Правильно, чего с ним, чужим, церемониться?

Автобус сильно встряхивает.

— Полегче нельзя?— кричат водителю.— Людей ве­зете!

— Вы ему что, родные?— усмехается Зубзаев.— Были бы родные, так не возил бы...

На службе он спрашивает подчиненного, забывшего выполнить поручение:

— А поесть вы сегодня не забыли?

Подчиненный огрызается.

С грустью смотрит на него Зубзаев.

— Небось жене бы вы так не ответили,— говорит он.

В обеденный перерыв он идет в столовую.

— Попробовала бы она своему мужу немытый бокал поставить,— говорит он про официантку соседу по сто­лику.

На что нетребовательный сосед отвечает:

— Было бы пиво, а бокальчик можно салфеточкой протереть.

Презрительно смотрит на него Зубзаев.

— Дома они бы постыдились такую дрянь гото­вить,— сообщает он официантке про поваров.

Официантка, естественно, отвечает:

— А вы шли бы обедать домой.

Гневно и горько смотрит на нее Зубзаев...

— А себе они тоже черствый хлеб берут?— громко спрашивает он в булочной, тыча вилкой в подсохший батон.

По дороге домой он останавливается возле уличного лотка. Очередь разбирает апельсины. У бойкой продав­щицы все горит в руках: плоды оранжевым веером ле­тят в пластмассовую плошку, плошка плюхается на весы и, ненадолго задержавшись на них, опрокидывается над очередной растопыренной авоськой. Стрелка весов еще мечется по шкале, а продавщица уже выкрикивает: «Три сорок пять... Дайте без сдачи... Следующий!»

Зубзаев смотрит на ее снующие пальцы, на которых сверкает золото:

— Двух колец мало, на третье зарабатываешь... И еще гнилье суешь...