Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры

Богданов Константин Анатольевич

Становясь все более расхожим, сравнение советской действительности со сказкой вдохновляет в 1930-е годы как литераторов, пробовавших себя в сказочном жанре, — Николая Шестакова, Лазаря Лагина, Степана Писахова, Александра Твардовского («Страна Муравия», 1936) [334] , так и непрофессиональных авторов — например, военнослужащего-артиллериста и поэта-любителя Якова Чапичева:

А в родине нашей, как в сказке чудесной, Счастливая молодость бурно цветет, И Сталин к победам народы ведет. [335]

334

Липовецкий М. Н. Поэтика литературной сказки (на материале русской литературы 1920–1980-х годов). Свердловск, 1992. С. 102.

335

Чапичев Я. Народному поэту Казахстана // Казахстанская правда. 1938. 21 мая.

Из учебника по фольклору Юрия Соколова студенты также извлекали ту истину, что действительность в СССР «оказалась богаче, интереснее, увлекательнее поэтического вымысла» [336] . О том же извещал детского читателя Лебедев-Кумач в стихотворении, включавшемся (с 1938 по 1956 год) в обязательную книгу для чтения в начальной школе «Родная речь». Среди текстов, дававших четверокласснику представление о том, что такое сказка, сразу за отрывком Пушкина «У лукоморья дуб зеленый» к домашнему заучиванию и разбору в классе предлагалось стихотворение Лебедева-Кумача «Ковер-самолет»:

336

Соколов Ю. Русский фольклор. М., 1938. С. 520.

Народ спокон веков мечтал о самолете, О сказочном ковре чудесной быстроты… В могучем Сталинском Воздушном Красном

Флоте Воплощены народные мечты. Растут богатыри и крепнут наши крылья, Все выше мы летим, все дальше, все быстрей! Бледнеют сказки перед нашей яркой былью, И нас не устрашит любой дракон и змей! [337]

С 1939 года о сказке, «бледнеющей перед былью», советские дети могли судить, впрочем, не только из учебников, но и из кинофильма Александра Птушко «Золотой ключик». Фильм Птушко, новаторски объединивший кукольную мультипликацию и актерскую игру, был поставлен по мотивам сказки Алексея Толстого «Золотой ключик, или Приключения Буратино» (1935), адаптировавшей сюжет книги Карло Коллоди «Приключения Пиноккио, история марионетки» (1883) [338] . Для фильма Толстой изменил концовку своего литературного пересказа: отомкнувшие заветную дверь золотым ключиком куклы и папа Карло оказывались перед огромной книгой, со страниц которой, раскрывающихся панорамой Московского Кремля, к ним на помощь выплывал воздушный корабль.

337

Цит. по.: Родная речь. Книга для чтения в четвертом классе начальной школы. М.: Учпедгиз, 1956. С. 75. О характере текстов, составлявших этот учебник с 1939 по 1960 год, см.: Мамедова Д. Персонажи власти в литературе для детей советского периода // Культура и власть в условиях коммуникационной революции XX века. М., 2002. С. 131–157.

338

О значимых «зазорах» между оригиналом сказки Коллоди и переделкой ее Толстым см.: Липовецкий М. Утопия свободной марионетки, или Как сделан архетип (Перечитывая «Золотой ключик» А. Н. Толстого) // Новое литературное обозрение. 2003. № 66 .

Спасенные герои поднимались на борт, а командир корабля (равно напоминающий своим обликом — суровым обветренным лицом, трубкой под густыми усами, кожаными крагами, дубленкой и меховой ушанкой — как о недавних подвигах легендарных полярников и летчиков, так и о Сталине со знаменитого плаката Бориса Ефимова 1933 года «Капитан Страны Советов ведет нас от победы к победе»), ударив по лбу Карабаса-Барабаса, под колыбельно-напевную мелодию песенного финала брал курс на счастливую страну, слова о которой красноречиво перекликались с всенародно известным припевом из «Песни о Родине» Лебедева-Кумача:

Прекрасны там горы и долы, И реки как песнь широки. Все дети там учатся в школе, И славно живут старики. В стране той пойдешь ты на север. На запад, восток и на юг — Везде человек человеку Надежный товарищ и друг. [339]

Пропагандистское сближение мифа и реализма, сказки и действительности, фантазии и «научного прогноза» приводит к постепенному вытеснению собственно фантастического жанра из советской литературы. К концу 1930-х годов объем публикаций на фантастические темы резко снижается, и эта ситуация остается фактически неизменной до конца 1950-х годов [340] . Патрик Макгвайр, сделавший содержательный обзор научной фантастики в СССР под политологическим углом зрения, выделяет среди возможных причин такого положения дел четыре обстоятельства — доминирование в Европе после Первой мировой войны жанров реалистического нарратива; очевидную несогласуемость утопического коммунизма с политической реальностью советского строя; борьбу с теми литературными жанрами, которые искушали возвращением к символизму, мистицизму и формализму; опасность идеологически наивного «социологизирования» писателей-фантастов и опыт уже имеющихся антисоветских научно-фантастических произведений [341] . Помимо упоминаемой Макгвайром мрачной антиутопии Евгения Замятина «Мы», в 1930-е годы преступным прецедентом антисоветской фантастики во мнении литературных критиков стала изданная в 1931 году повесть Яна Ларри «Страна счастливых» [342] .

339

В 1941 году появится еще один вариант сказки о Буратино — книга искусствоведа, художницы и писательницы Е. Я. Данько (1898–1942) «Побежденный Карабас», где конечным адресом кукольных героев оказывается Ленинградский Дворец пионеров. Еще позже о Буратино в советской стране расскажет книжка: Гальперштейн Л. По следам «Золотого ключика». Фотографии Я. Халипа. Рисунки В. Лосина. М.: Государственное издательство детской литературы, 1958 (изображения Буратино и пуделя Артемона в этой книжке наложены на фотографии из советского быта).

340

См.: Бритиков А. Ф. Русский советский научно-фантастический роман. Л., 1970.

341

McGuire P.L. Red Stars. Political Aspects of Soviet Science Fiction. Ann Arbor: UMI Research Press, 1985. P. 14–15.

342

Как провидец Ян Ларри ликвидировал Маркса и Ленина // Литературная газета. 15 августа 1931; Под маской утопии — пасквили на социализм. Чью политику делает Ян Ларри? // Литературная газета. 18 декабря 1931; Журнал РОСТ. 1932. № 1. Замечательно, что, наращивая обвинительный тон критики в адрес Ларри («халтура» — «пасквиль, клевета на нашу политику, на линию партии» — «агитка классового врага»), автор каждой последующей рецензии обвиняет предыдущего рецензента, по меньшей мере, в непростительной близорукости и политических ошибках (такова, по мнению рецензента РОСТа, статья рецензента из ЛП обнаруживающая в критике Ларри за отрыв СССР от остального мира пропаганду троцкистского тезиса о невозможности построения социализма в одной стране). См. также: Блюм А. Запрещенные книги русских писателей и литературоведов. 1917–1991: Индекс советской цензуры с комментариями. СПб., 2003. С.114–115. В 1941 году Ларри будет арестован и 15 лет проведет в сталинских лагерях. Поводом к аресту писателя послужит посланная им на имя Сталина повесть «Небесный гость». Обвинительное заключение, осудившее Яна Ларри к лишению свободы сроком на 10 лет с последующим поражением в правах на 5 лет (по статье 58–10 УК РСФСР), дает хорошее представление о Сталине-читателе: «Посылаемые Ларри в адрес ЦК ВКП(б) главы этой повести написаны им с антисоветских позиций, где он извращал советскую действительность в СССР, привел ряд антисоветских клеветнических измышлений о положении трудящихся в Советском Союзе. Кроме того, в этой повести Ларри также пытался дискредитировать комсомольскую организацию, советскую литературу, прессу и другие проводимые мероприятия Советской власти» (Харитонов Е. Приключения писателя-фантаста в «Стране счастливых» //.

Доводы, приводимые Макгвайром, небесспорны (особенно первый из них), но применительно к идеологической и культурной атмосфере 1930-х годов могут быть суммированы таким образом: утопии перестают быть интересными для литературы, вынужденной иметь дело с безальтернативной действительностью советской пропаганды [343] .

К концу 1940-х годов ленинский призыв о необходимости мечтать обязывает к известным вариациям на тему «горьковского понимания» соцреализма. Таковы, в частности, рассуждения горьковеда Б. Бялика о «величии нашей действительности» и «возвышенном характере советских людей», ставящем «с особенной силой задачу возвышения над действительностью» и, в свою очередь, «задачу забегания вперед, в будущее, в завтрашний день» [344] . Ответ на вопрос о том, как решить такую задачу, надлежало искать, впрочем, не в сфере фантазирования о будущем, а в сфере Возвышенного, «очевидным» воплощением которого советская действительность уже является [345] . В этой ситуации уэллсовская характеристика Ленина как «кремлевского мечтателя» стала, по меткому замечанию Кобо Абэ, формулой и руководством «правильной» фантастики — идеологически предсказуемой, партийно-подконтрольной и непреложно осуществляемой в практике коммунистического строительства [346] . Допустимое фантазирование достаточно определяется программой задач, сформулированных партией и гарантированно осуществимых безошибочностью партийных постановлений.

343

См. также: Yershov P. Science Fiction and Utopian Fantasy in Soviet Literature. N.Y., 1954; Buchner H. Programmiertes Gl"uck: Sozialkritik in der utopischen Sowjetliteratur. Wien: Europa, 1970; Lahana J. Les mondes paralleles de la science-fiction sovietique. Lausanne: L’Age d’Homme, 1979; Heller L. De la science-fiction sovi'etique: par dela le dogme, un univers. Lausanne: L’Age d’Homme, 1979 (есть русскоязычное издание: Геллер Л. Вселенная за пределами догмы. Размышления о советской фантастике. London: Overseas Publications Interchange Ltd., 1985).

344

Бялик Б. Надо мечтать! // Октябрь. 1947. № 11. С. 186.

345

Замечательно четкую формулировку этого тезиса в 1940 году дал театральный критик Ю. С. Спасский: «Пользуясь терминологией Аристотеля, можно сказать, что советский человек в действительности лучше, чем он кажется в своем быту» (Спасский Ю. О поэтическом герое наших дней // Театр. 1940. № 2. С. 90).

346

Abe К. The Boom in Science Fiction (1962) // Science Fiction Studies. 2002. November. Vol. 29. Part 3 .

В начале 1950-х годов допустимость литературных мечтаний обрела литературоведческие формулировки «фантастики ближнего прицела» и «фантастики на грани возможного». Из вопросов, обращенных в 1950 году к читателям журнала «Октябрь» в статье С. Иванова «Фантастика и действительность», будущее советской фантастики вырисовывалось исключительно в радужном свете: «Разве исторические указания тов. Сталина о развитии нашей промышленности на ближайшие несколько пятилеток не являются огромнейшей темой для писателей? Разве постановление партии и правительства о полезащитных лесных полосах, рассчитанное на пятнадцатилетний срок, в течение которого должна быть коренным образом преображена почти половина нашей страны, преображена настолько, что изменится даже климат, разве это постановление не является исключительно благодарным материалом для работ наших фантастов? Разве постановление партии и правительства о продвижении субтропических цитрусовых культур на Север опять-таки не послужит материалом для ряда ярких полотен художников слова? А тема новой Москвы в перспективе ее реконструкции на основе разрабатываемого сейчас плана? Повторяем, условия для развития советской научной фантастики и приключенческой литературы огромны и блестящи» (Иванов С. Фантастика и действительность // Октябрь. 1950. № 1. С. 155). Спустя три года после появления наставительной статьи Иванова читатели «Октября» могли узнать и о том, какой должна быть «советская сказка»: «Сказки, оправданные трудом, опирающиеся на науку, запросы и гипотезы техники, — вот основа нашей советской сказочности. И если учесть, что развитие науки и техники в нашей стране воистину сказочное и сказочны трудовые подвиги нашего народа, то можно себе представить, до какой высоты должна подняться советская сказка, чтобы силой своей реальной фантастики перекрыть самую нашу действительность» (Захарченко В. К разговору о научной фантастике // Октябрь. 1953. № 2. С. 166. Автор поминает попутно и Уэллса, так объясняя неспособность буржуазного фантаста «понять смелую мечту Владимира Ильича»: «Это вполне закономерно: о будущем можно думать по-разному»).

О классике фольклора и задачах фольклористики

Возвращение сказок на полки библиотек, как и «реабилитация» самого фольклора, кажется неслучайным на фоне сочувственных высказываний Ленина о фольклоре [347] . Но главную причину в данном случае надлежит отводить все же не им, а набирающим силу к концу 1920-х годов стабилизационным процессам в идеологии, «огосударствливании» революционной утопии и национальной политики, сделавшим ленинские высказывания (а также усугубившие их цитаты из Сталина, Маркса и Энгельса) [348] программной основой советской фольклористики последующих десятилетий.

347

Бонч-Бруевич В. Ленин о поэзии // На литературном посту. 1931. № 4 (высказывания Ленина о русской сказке). Позже эти высказывания займут свое место в хрестоматии по русскому фольклору Н. П. Андреева (М.; Л., 1938. С. 29). См. также: Азадовский М. К. Ленин в фольклоре // Памяти В. И. Ленина. Сборник статей к десятилетию со дня смерти. 1924–1934. М.; Л., 1934. С. 881–897; Бонч-Бруевич В. Д. В. И. Ленин об устном народном творчестве // Советская этнография. 1954. № 4; Ленинское наследие и изучение фольклора. Л., 1970.

348

Чичеров В. И. Маркс — Энгельс о фольклоре // Советский фольклор. 1936. № 4/5; Соколов Ю. Фольклор // Литературная энциклопедия. М., 1939 (электронная версия:.

Начиная с 1926 года предписания о практической актуальности фольклористики и надлежащем «осовременивании» фольклора с энтузиазмом тиражируются на страницах альманаха «Художественный фольклор» (5 выпусков с 1926 по 1929 год), ежемесячного журнала «Советское краеведение» (1930–1936 годы: 82 номера, некоторые из которых были посвящены фольклору и деятельности центральных фольклористических организаций, главным образом — Комиссии художественной литературы и фольклора при ЦБК и ЦНИИМКР), журнала «Советская этнография» (сменившего в 1931 году журнал «Этнография»: 4 номера в 1931 году, в 1932–1936 — по шесть номеров в год, в 1937-м — 4 номера), одноименных фольклорно-этнографических сборников 1933–1947 годов (вышло 7 номеров), а также учебных пособий и монографических работ Ю. М. Соколова, А. Н. Лозановой, Н. П. Андреева, М. К. Азадовского, Е. Г. Кагарова, В. Чичерова, П. С. Богословского [349] . С середины 1920-х годов оживляется экспедиционная деятельность фольклористов. Особую роль здесь сыграли Государственная академия истории материальной культуры и Государственный институт истории искусств (до своей реорганизации в 1931 году в Государственную академию искусствознания), силами которых были организованы важные и богатые по своим материалам комплексные экспедиции в Воронежскую губернию (ГАИМК) и на русский Север — Заонежье, Мезень, Терский, Карельский и Поморский берега Белого моря (ГИИИ) [350] . Культура социалистического общества призвана выражать жизнь масс, а фольклор — демонстрировать соответствующую массовость как в плане рецепции, так и по самому происхождению. Креативный парадокс, продекларированный в 1921 году анонимным изданием поэмы Владимира Маяковского «150 000 000» [351] , отныне решается со ссылками на фольклорную классику и своевременный «расцвет советского фольклора» в текстах политически грамотных «новин», плачей, сказок и частушек [352] .

349

Соколов Ю. М. Очередные задачи изучения русского фольклора // Художественный фольклор. 1926. Кн. 1; Кагаров Е. Г. Что такое фольклор // Художественный фольклор. М., 1929. Кн. 4/5; Соколов Ю. М. Фольклористика и литературоведение // Памяти П. Н. Сакулина. Сборник статей. М., 1931; Лозанова А. Н. К следующим задачам советской фольклористики // Советская этнография. 1932. № 2. С. 3–23; Соколов Ю. М. Природа фольклора и проблемы фольклористики // Литературный критик. 1934. № 12; Жирмунский В. М. Проблема фольклора // С. Ф. Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности (1882–1932). Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1934; Азадовский М. К. Предисловие // Советский фольклор. Вып. 1. Л., 1934; Богословский П. С. Об учете фольклорного актива и фольклорной работы краеведческой сети // Советское краеведение. 1934. № 2; Чичеров В. Фольклор как средство агитации и пропаганды // Советское краеведение. 1934. № 8.

350

Иванова Т. Г. Фольклористика в государственном Институте истории искусств в 1920-е гг. // Русский фольклор. СПб., 2004. Т. XXXII. С. 48–66.

351

О том, что пафос Маяковского также подпитывался фольклорными и именно эпическими аналогиями, свидетельствуют первоначальные варианты названия поэмы: «Былина об Иване», «Иван Былина. Эпос революции» (Маяковский В. В. Полное собрание сочинений. М., 1956. Т. 2. С. 504). См. также: Мессер Р. Русская литература // Литературная энциклопедия. М., 1937. Т. 10 ; Пицкель Ф. Лирический эпос Маяковского. М., 1964.

352

Oinas F. J. The Political Uses and Themes of Folklore in the Soviet Union // Journal of the Folklore Institute. 1975. Vol. 12. P. 157–175; Miller F. J. Folklore for Stalin. Russian Folklore and Pseudofolklore of the Soviet Era. Armonk; London, 1990; Howell D. P. Development of Soviet Folkloristics. New York: Garland, 1992; Фольклор России в документах советского периода 1933–1941 гг. Сборник документов. М., 1994; Юстус У. Вторая смерть Ленина: функция плача в период перехода от культа Ленина к культу Сталина // Соцреалистический канон / Под ред. X. Гюнтера и Е. Добренко. СПб., 2000. С. 926–952; Советский эпос 1930–1940-х годов // Рукописи, которых не было: Подделки в области славянского фольклора / Подгот. А. Л. Топорков, Т. Г. Иванова, Л. П. Лаптева, Е. Е. Левкиевская. М., 2002. С. 403–968.

Практические задачи фольклористики, как они формулируются в 1930–1940-е годы, состоят, однако, не только и не столько в описании, собирании и изучении фольклорных текстов, сколько в пропаганде и воспитании «фольклоротворческих» масс. Одна из главных проблем в дискуссиях о фольклоре начала 1930-х годов — преодоление стихийности в фольклоре, «борьба с классово чуждыми тенденциями» в народной культуре и «стимулирование развития идеологически ценных элементов путем активного воздействия на музыкально-поэтический быт» крестьян и рабочих [353] .

353

Астахова А., Эвальд З. Работа бригады ИПИН по собиранию и изучению фольклора рабочей среды // Советская этнография. 1932. № 2. С. 145.

Необходимость активного вмешательства в фольклорное творчество диктуется, помимо прочего, общераспространенным вплоть до начала 1930-х годов положением об аристократическом происхождении русского эпоса и классовой вторичности самого народного искусства, обязанного своим происхождением также некрестьянской среде. В 1924 году убеждение в том, что русское народное искусство «вовсе не так самобытно по своим источникам, как это иногда хотят думать», высказывал авторитетный искусствовед и историк архитектуры проф. А. И. Некрасов. «В состав русского искусства, — по мнению Некрасова, — вошел как Восток, так и Запад <…> (и, что особенно важно в фольклористическом контексте. — К.Б.) художественная культура верхних общественных слоев» [354] . Того же мнения придерживались исследователи фольклора, вольно или невольно повторявшие суждения дореволюционных исследователей-фольклористов — академика В. Ф. Миллера и в особенности В. А. Келтуяллы, настаивавшего (заметим в скобках — с опорой на Маркса) в своем «Курсе истории русской литературы» (ч. I, кн. 1, СПБ, 1906; ч. I, кн. 2, СПБ, 1911) на феодальных корнях русского эпоса. Ту же точку зрения развивал Д. Н. Овсянико-Куликовский — автор интеллектуального «бестселлера» начала века «История русской интеллигенции» (1908), писавший о том, что «героический эпос (в том числе и такой, как поэмы Гомера) — не народного, не крестьянского происхождения, а „господского“» [355] .

354

Некрасов А. И. Русское народное искусство. М., 1924.

355

Овсянико-Куликовский Д. Н. Сочинения. СПб., 1911. Т. 8. С. 143. К истории вопроса: Oinas F. J. The Problem of the Aristocratic Origin of Russian byliny // Slavic Review. 1971. Vol. 30. P. 513–522.