Войку, сын Тудора
Шрифт:
Войку часто дежурил на вершине донжона близ дворца, откуда было видно все высокое плато, на котором вырос Мангуп. Две трети его площади были застроены, одна — пустовала; в дни больших нашествий сюда, под защиту крепости, собиралось почти все двухсоттысячное население княжества. Столовую гору Мангупа сделала крепостью сама природа, а там, где на ее кручи все-таки можно было вскарабкаться, стояли высокие стены и башни. Облокотясь о массивные зубцы, Чербул видел дальше почти все небольшое княжество последних владетельных Палеологов. Заглядевшись на синее марево, расплывшееся с южной стороны, молодой сотник не заметил, как к нему неслышно подошел Теодорих — белокурый молодой воин, присоединившийся к их отряду во время нападения на дворец.
— Там море, друг, —
— Феодоро, — повторил Войку. — Вашу страну, верно, назвали так в честь святого Федора?
— Многие думают, что это так, — кивнул молодой человек. — Но я слышал от стариков, что имя этому краю искони было Дорос…
Теодорих знал прошлое своей родины. Вначале здесь жили тавры. Потом приходили скифы, за ними — сарматы, аланы. По берегу с глубокой старины селились греки. Со временем их свободные города попали под власть Рима, Византии. А в степях и горах полуострова накатывались друг на друга новые волны завоевателей. После хазар набегали гунны. Ходили под Сурож и Корсунь рати храбрых русских воевод и князей. Однако крепче других осели здесь воинственные готы. Готы со временем растворились в мешанине местных племен, но память об их деяниях осталась в старых книгах и в устных преданиях крымских жителей. Остались и потомки этих переселенцев — голубоглазые и светловолосые феодориты, называвшие себя, как и их предки, готами; в феодорийских селах, городах и монастырях можно было еще услышать германскую речь. Готом был и новый приятель Чербула — голубоглазый Теодорих.
Позднее всех через крымские горы в страну Дорос перевалили толпы армян. Искусные мастера, земледельцы и торговцы, они бежали из Малой Армении, небольшого королевства у Средиземного моря, завоеванного сарацинами. Беглецы прибывали морем в Каффу, откуда затем переселялись на Русь, во Львов и Галич, частью — на Молдову, в Роман, Килию и Монте-Кастро. Но больше всего их осталось в Крыму — в самой Каффе, в Херсоне и Феодоро.
Спокойная речь былых завоевателей текла созвучно неторопливым мыслям юноши, пригретого ласковым солнцем Крыма на каменной кровле башни. Донжон стоял уже полтора столетия, с тех пор, как старый князь Хайтани построил на этом месте дворец и перешел в него жить из мрачной цитадели над воротами твердыни. Всего же Мангупу было около тысячи лет.
— И простоит еще тысячу, — сказал Теодорих, — если минует гроза, накликанная на наши берега фряжскими торгашами из проклятой Каффы.
Новый приятель нравился Чербулу. В свободное время, когда другие витязи расходились по тавернам, садились за кости и карты или просто заваливались спать в казарме, Теодорих водил молдавского сотника по столице княжества, показывал ему, квартал за кварталом, тысячелетний Мангуп. А однажды привел в свой дом. Молодой воин был сыном одного из здешних старейшин — архонтов; живя в городе и занимаясь торговлей, отправляясь порой в далекие путешествия с товарищами, отец и два старших брата Теодориха владели также большой усадьбой в двух часах пути от столицы. Свою землю они частью обрабатывали сами, частью сдавали крестьянам за треть урожая в аренду.
Чербула в доме гота многое удивляло. Прежде всего — сам дом-усадьба, закрытый со всех сторон, отгородившийся от всего света каменными заборами и глухими стенами; толко сквозь тяжелые дубовые ворота да малую калитку рядом можно было проникнуть в эту маленькую семейную крепость, ни одно окно или дверь господского дома и служб не выходили на улицу, все глядели только во двор. Построенная с германской основательностью, сверкающая чистотой, городская усадьба архонта-гота была в то же время и греческим, и татарским жилищем; Войку с любопытством осматривал плоские кровли ее строений, глубокие подвалы с вкопанными в землю огромными пифосами, в которых хозяева хранили припасы, переходы и лестницы.
— А там что у вас? — спросил сотник,
— Там живут женщины. Мать и сестры, — пояснил Теодорих.
— Женская половина? — удивился Чербул. — Разве вы не молитесь Христу?
— Слава Иисусу! — воскликнул гот, творя крестное знамение. — И женщины наши ходят по городу вольно, без покрывала. Но в доме живут на своей половине. Так — во всем Мангупе, во всем Феодоро.
— Точно у татар, — невольно вырвалось у Войку.
— Вот именно, — подтвердил Теодорих, широко улыбаясь. — У татар много добрых обычаев и правил.
7
Три сотни бывалых воинов, как ни нуждался в них он сам, господарь Штефан дал своему высокородному шурину, князю Александру Палеологу и Комнену, чтобы тот овладел отцовским престолом. Три сотника помогали вести отряд — юный Войку, опытный Дрэгой и молчаливый Арборе, сын знатного боярина из-под Сорок.
Молдаванам отвели для жительства большой двухэтажный дом с обширным двором, кухней и прочими службами. Здесь войники отдыхали после службы, чистили оружие, платье и доспехи, здесь спали и придавались обычным в ту пору для них забавам — играли в карты и кости, слушали были и небылицы, рассказываемые товарищами. Из трехсот солдат вскоре осталось двести семьдесят: три десятка разнополеменных наемников, наспех набранных в Белгороде среди портового бродячего люда, перешли в другие отряды небольшого мангупского войска или совсем покинули город, перебрались в Солдайю, Чембало [10] или самую Каффу. Молдаване остались все до одного, покорные приказу своего государя, хоть князь Александр никого не собирался удерживать при себе против воли.
10
Чембало — небольшая генуэзская крепость на месте нынешней Балаклавы.
Каждый день скрипучие крымские мажары доставляли на «молдавское подворье», как прозвали это место феодориты, хлебное жалованье Палеолога своим защитникам и гостям. Возле кухни слуги сгружали свежие караваи, большие сыры, бараньи туши, освежеванные и выпотрошенные, — шкуры должны были остаться в хозяйстве базилея. Сгружали полные бочонки душистого и крепкого, исчерна-красного феодорийского вина из подвалов князя, забирали пустые. Приносили в кувшинах молоко, в больших плоских корзинах, подвешенных к коромыслам, — завернутую в капустные листья брынзу, овощи, плоды из княжьих садов. Повар Лашкулэ, приняв продукты, тут же принимался со своими помощниками за дело.
Со своего подворья десятники разводили караулы — во дворец, на стены крепости, к ее воротам. Приносить сюда вино, сверх жалуемого с умеренностью князем, приводить женщин было запрещено. Начальники, однако, знали: дорогу к злачным домам, к питейным и другим увеселительным заведениям чужого города молодому солдату не закажешь. Поэтому каждый в отряде был заранее оповещен, когда ему в страже быть, когда — в карауле. И к службе не опоздал еще ни один. На случай злостной нерадивости или иного проступка у одной из стен подворья была поставлена «кобыла» — бревно на четырех ножках, на котором привязанного виновника надлежало сечь и держать затем полуподвешенным до полного искупления. Деревянный скакун пока тоже оставался без седока.
На завтрак, на обед и ужин свободные от службы собирались в трапезной, за длинным общим столом. Спали на лавках в каморах на пять-шесть человек, длинными рядами выходивших на галерею, тянувшуюся вдоль второго этажа, или прямо во дворе.
У сотников были отдельные помещения. На ночь у ворот подворья выставляли стражу.
После ужина молдавские войники вели меж собой долгие беседы, тянувшиеся за полночь, пока Дрэгой, по молчаливому согласию сотников признаваемый в доме старшим, не разгонял всех по постелям. Говорили больше о доме — молодых воинов тревожила судьба оставленной ими родины.