Война 2020 года
Шрифт:
Иные бросались к солдатам, вымаливая еду. Но большинство шли и шли себе вперед, подгоняемые воспоминаниями об увиденных смертях, о едва-едва миновавшей гибели, о страшных слухах. Заставляя всех вздрогнуть, вдруг иногда принималось блеять или реветь невидимое в ночи животное, которому передавался смертельный ужас ведшего его хозяина. И снова наваливалась тишина, тяжелая тишина казахских степей, впитавших в себя грохот десятков сражений и сотен стычек. Только зарево, мерцавшее на горизонте, напоминало о непрекращающейся битве. Смерть одного казалась незначительным событием по сравнению
Резкие металлические звуки вгрызавшихся в промерзшую землю лопат и урчание инженерного оборудования указывали местонахождение команды Бабрышкина. Она разместилась по обе стороны бесконечной грунтовой дороги – главной в этих краях, – закрепившись за гребнем небольшой возвышенности, такой незначительной, что ее трудно было заметить даже днем. А что поделаешь?
Еды оставалось мало. Бабрышкину пришлось запретить делиться пайками с беженцами – русскими и другими славянами, осуществлявшими исход из Социалистической Республики Казахстан. Последние драгоценные остатки пайков теперь стали топливом, без которого нельзя вести бой. Так же как бензин, как тающие на глазах боеприпасы. Без еды люди не выдержат бессонницы боя, тяжелой обязанности вкапываться в замерзшую степь, изнурительного холода осенних ночей. Бабрышкину самому очень тяжело было оказаться в непосредственной близости от колонны своих бездомных сограждан.
Он весь сжимался внутри при мысли о необходимости выслушивать их мольбы хоть о крошке еды, мольбы, которые, натыкаясь на молчание или отказ, так часто сменялись оскорблениями в адрес «зажравшейся» армии или, еще того хуже, армии бездарной.
Еды оставалось мало. И лекарств тоже. Врачи пытались оказывать помощь раненым и больным у обочины дороги, стараясь приспособить современные знания и средства к условиям жизни предшествующих столетий. Оставалось мало боевой техники и солдат, но и этим не хватало боеприпасов. Связь не работала. Постоянно недоставало времени. И ответы на запросы не приходили.
Вот уже больше тысячи километров они отступали, время от времени пытаясь окопаться и остановить противника, но всякий раз неудачно.
Бои были кошмаром, грохочущей неразберихой, когда обе стороны поливали друг друга огнем до тех пор, пока оставшимся в живых русским не приходилось всякий раз снова отходить. Короткие ожесточенные перестрелки, длившиеся порой всего несколько минут, чередовались с днями, а то и неделями маневрирования и бесконечных перемен позиций. Настоящие бои отличались скоротечностью и беспощадностью.
Шесть недель назад Бабрышкин начинал командиром мотострелкового батальона. Теперь в его подчинении находились остатки всей его бригады, которая, если не считать саперов и бойцов противовоздушной обороны, по численности уступала его прежнему батальону. Штабные офицеры сели за рычаги танков, а повара превратились в пулеметчиков. Никто официально не приказывал Бабрышкину принять командование над обескровленным подразделением. Он просто оказался старшим из оставшихся в живых полевых офицеров.
Бабрышкин старался сохранить контроль над своей частью, продолжать оказывать хоть слабое, но все же сопротивление противнику, пытался отсрочить неизбежный финал, прикрыть человеческие реки,
Страшнее всего были химические атаки. Время от времени противник обрушивал на войска Советов массированные удары, вынуждая солдат подолгу жить в защитных костюмах и противогазах, которые сначала сушили, а потом увлажняли кожу на лицах и шеях. Бесспорно, скоро их настигнет новая химическая атака. Теперь уже не приходилось ожидать предупреждения – похоже, вся система оповещения вышла из строя, – и он уже много дней не получал никаких сообщений из штаба корпуса, за исключением одного случайно прорвавшегося сквозь эфир послания, которое напоминало всем офицерам, что все потери следует фиксировать согласно установленным формам.
Бабрышкин с радостью вдыхал свежий ночной воздух – приятная перемена после сражений и внезапно налетавших химических ураганов. Он даже улучил минуту и набросал записку Вале, хотя и не имел представления, когда сможет ее отправить, да и работает ли почта вообще. Согласно последней дошедшей до него информации, густонаселенные центры в глубине России пока не подвергались ударам. Война, при всей ее жестокости, как ни странно, ограничивалась территориями среднеазиатских республик, Кавказа и Кубани. Это означало, что Валя находится в безопасности.
Однако он с легкостью мог себе представить, как она тащится в этой толпе, не созданная для таких испытаний. Мысли о Вале успокаивали его. Он знал, что в прошлом, по меньшей мере однажды, она изменила ему. Она неумна. И эгоистична. Но он – мужчина, много повидавший, возможно теперь даже слишком много, и он в ответе за нее. Милая, ненадежная Валя, его жена. В огне бесконечных боев он приучился ценить прошлое счастье, и ему казалось, что его ждет замечательная жизнь, если он только доживет до нее.
Холодные струи воздуха приятно овевали его исцарапанное, обветренное лицо – как раз то, что надо, чтобы ослабить боль. Он разрешил своим людям снять защитные костюмы, чтобы легче было копать. Он знал, что поступает опрометчиво, ибо химические снаряды или бомбы могли обрушиться на них в любой момент.
Но еще он знал, что им нужен отдых, нужна возможность снова почувствовать живительный ветерок. Позже он прикажет им снова облачиться в старые прорезиненные балахоны. В этих костюмах люди жили и сражались, и в каждом из них можно было насчитать десятки отверстий, сквозь которые легко проникли бы отравляющие вещества. Но замены ждать не приходилось.
«Все же, – подумал он, – его люди в гораздо лучшем положении, нежели гражданские». Химические удары по незащищенным колоннам беженцев убивали всех подряд. И ничего нельзя было поделать.
Он помнил мертвецов в Атбасаре – тысячи покрытых волдырями трупов, застывших в мучительных позах, – картина гораздо страшнее, чем его детские воспоминания об эпидемии чумы в Горьком, когда река кишела мертвецами.
Но сочетание отравляющих веществ общеядовитого и кожно-нарывного действия с огромными дозами нервно-паралитических газов рождало на свет такие сцены, которые, он знал, останутся с ним до конца его дней.