Война амазонок
Шрифт:
Дверь тотчас отворилась, только не графиня Фронтенак явилась перед ней, а мужчина, лицо которого невозможно было рассмотреть в темноте.
Луиза приложила палец к губам и тихо впустила его к себе в комнату, указывая ему на кресло, стоявшее у ее кровати. Толстый и мягкий ковер заглушал его шаги; он уселся в кресле и оставался неподвижен.
Луиза Орлеанская переступила порог потайной двери и скрылась в темноте.
В это время герцогиня Монбазон, прислушиваясь ко всем звукам и ко всякому шороху, вдруг вообразила, что и за ней могут тоже подсматривать. Потому она поспешно встала на колени и притворилась,
Но душа, возбужденная страстями, не может молиться. Герцогиня покинула в Париже мужа, не совсем еще оправившегося от страшной болезни, причиной которой была она, только она одна. Под влиянием, которое эта женщина всегда имела над старым мужем, он дал ей позволение уехать, усладившись ее заверениями в совершенной невинности. Кроме того, она очень хорошо знала, что никто в ее доме не осмелится внушить герцогу Монбазону подозрение на ее счет.
Когда она сочла, что достаточно разыграна роль благочестия, она встала, подошла к окну, бросив мимоходом взгляд в комнату принцессы. У окна она остановилась, погруженная в размышления. «Бофор далеко, – думала она, – он сражается против Мазарини. Городские ворота хорошо охраняются верным караулом; описание примет Бофора дано всем командирам караулов и приказано не пропускать его. Хитер он будет, если, несмотря на все это, попадет сюда!.. Но точно ли она моя соперница?… Ах, если б я в этом была уверена…»
При этой мучительной мысли герцогиня поднесла руку к корсажу и с радостью почувствовала под платьем рукоятку небольшого кинжала. Она расстегнула платье, и кинжал упал к ее ногам.
Случайно ее взгляд упал на венецианское зеркало, в котором отражалась вся ее фигура. Увидев обнаженные руки, шею и плечи, она так была поражена своей красотой, что еще сильнее возмутилась при мысли, что могут ею пожертвовать для другой женщины. Ею овладела такая ярость, что она, подняв оружие, сделала шаг в комнату принцессы. Грозно были нахмурены ее брови, отчаянная решимость отражалась в ее движениях.
«Убить принцессу крови?… Но это преступление карается смертной казнью. Ах! Если она отбила у меня Бофора, то что мне осталось в жизни?»
Вдруг ей послышалось, будто небольшой камень, брошенный с улицы, ударился о стекло ее окна.
«Уж не предостережение ли это мне?» – подумала она, подходя тотчас к окну, выходившему на обширный двор дворца.
При лунном свете она увидела человека, который, подняв голову, казалось, хотел обратить на себя ее внимание. Этот человек, заметив ее, стал делать какие-то знаки, но она не могла их понять и потому отворила окно.
Тогда незнакомец бросил ей камень так ловко, что он упал к ее ногам на платье, заглушившее стук падения.
Герцогиня увидела, что камень завернут в бумагу, и поспешила подойти к свечам, горевшим на столе. На записке немного было слов, но достаточной силы, чтобы возбудить всю ее злобу.
«Он в Орлеане, она ускользнула».
Как раненая львица герцогиня прыгнула к спальне принцессы и необдуманно вошла, но в ту же минуту такая сильная буря поднялась в ее душе, что она остановилась как вкопанная – ну, а если ее обманывают?
Она неподвижно стояла и прислушивалась. При слабом свете
Мало-помалу она сообразила, что эти формы лежат слишком спокойно, тем более что принцесса легла недавно и, казалось, не успела бы заснуть крепко. Страшная истина мгновенно озарила ее. Действительно, принцессы тут нет!
Как призрак скользя по полу, сдерживая дыхание, герцогиня двигалась, чувствуя весь ужас своего положения. Если кто-нибудь захватит ее в роли шпиона? Ее достоинство было страшно унижено этой ролью, принятой ею. Но слепая, неумолимая страсть влекла ее. Ревность раздувала в ней ярость, она жаждала знать, осязать, видеть.
Так подошла она к самой кровати и сунула дрожащую руку под богатое покрывало. Решившись на первый шаг, она с дерзостью продолжала свое нахальное исследование и стала ощупывать всю постель.
– Пустая… – сказала она шепотом, но с таким выражением, что это слово звучало как шипение ехидны.
С отчаянием она водила обеими руками по постели, по подушкам – нет никого!
Тогда она повернулась и бросила взгляд на кресло, стоявшее у кровати, на котором, казалось ей, лежала куча платьев. Но при первом взгляде она с ужасом и с удивлением отступила: над кучей платьев возвышалась мужская голова, смотревшая на нее с улыбкой.
– Мужчина! – воскликнула она.
– Точно так, мужчина.
– А принцесса?
– Ее нет здесь, – отвечал незнакомец, вставая и почтительно кланяясь.
Когда он поднял голову, то весь свет от свечи упал на его лицо.
– Господин Жан д’Эр! – воскликнула герцогиня.
– Он самый, готовый к вашим услугам.
– Что вы тут делаете, милостивый государь?
– Вы сами изволите видеть: дремал в ожидании сна.
– Разве можно здесь спать? Ведь это неприлично или…
– Тут нет ни неприличия, ни или… Ни того, что вам угодно было бы сказать, есть простая предосторожность.
– Какая предосторожность?
– Точно так, очень простая.
Герцогиня не возражала и направилась к своей двери. Но Жан д’Эр одним прыжком догнал ее и самым почтительным образом удержал за руку, произнеся:
– Извините.
– Что вам надо?
– Я осмеливаюсь вас спросить, куда вы идете?
– Но вы сами это видите. Я иду звать на помощь.
– Кого это вы позовете и против кого?
– Я созову вооруженную помощь для того, чтобы удостоверить всех.
– Вы ни в чем и никого не будете удостоверять, а напротив того, будете держаться здесь как можно тише, – сказал Гонтран с твердостью.
– Да знаете ли вы, с кем говорите?
– Никак нет.
– Какая дерзость!
– А я убежден, что не совершаю никакой дерзости, потому что исполняю свой долг и повинуюсь приказаниям.
– Долга тут я не вижу и приказания не признаю.
– И ошибаетесь, доказательство тому – я здесь был для того, чтобы предотвратить всякое ваше предприятие против принцессы до тех пор, пока солнце взойдет.
– Где принцесса?
– Знать не знаю.
– Где она? Где она? Говорите, я хочу это знать! – кричала герцогиня вне себя, и на ее дрожащих губах показалась пена от бессильного бешенства.