Война чудовищ
Шрифт:
– Этого не было, – хрипло сказал Сигмон. – Вас не было в моем сне.
Никто не ответил. Глаза тана смотрели на поляну, на израненных друзей, но видели только опустевшие города, засыпанные серым пеплом, и выбеленные солнцем черепа последних защитников людского племени, сопротивлявшихся до самого конца. Над городами вставало черное солнце, не дававшее света, несущее только тьму и холод. И этот кошмар становился реальнее с каждой минутой, и теперь сон с черной башней казался прошлым, а мир без людей – настоящим.
– Все будет не так, – сказал Сигмон, пытаясь погасить крохотную искорку сомнения, что тлела в душе. – Совсем не так.
Глаза алхимика закрылись. Тан вскрикнул, шагнул к нему, но сильный рывок вернул его к
– Иди. Чтобы не зря.
Сигмон развернулся и оказался лицом к лицу с дверью, за которой плескалась тьма. Он облизнул пересохшие губы и провел левой рукой по поясу. Ладонь наткнулась на холодное железо и сжалась, ломая отросшие ногти. Меч – простая железка, иззубренная и тупая, – снова висел на боку. Тан разыскал его. Нашел, выдернул из вороха пепла и взял с собой. Он не знал, зачем так поступил – ведь в правой руке пылал клинок, способный уничтожить целую армию. Но все же тан подобрал свой старый меч как память о мертвом городе людей, и вложил в ножны на поясе. И теперь простое железо дарило ему надежду на то, что проклятый сон не сбудется. Холодная рукоять отрезвила. Простое изделие, вышедшее из рук обычного кузнеца, стало противовесом тому волшебному безумию, что поселилось в правой руке. На миг тан завис меж двух миров, закачался, словно акробат на проволоке, но устоял. Нашел точку равновесия – и устоял. Левой рукой, медленно и нежно, он вытащил железный клинок из ножен и крепко сжал, стараясь сделать его своей частью. Теперь у него было два клинка. Два центра реальности, два груза, что позволяли сохранить равновесие.
Сон отступил. Сигмон видел перед собой дверь, ведущую в башню, слышал за спиной бормотание мага, и чувствовал, как холодный ветер ерошит волосы на затылке. Это не сон. Это реальность.
– Так будет правильно, – шепнул Сигмон.
Он закрыл глаза и сделал шаг вперед.
Сигмон всегда знал, что темнота – это просто отсутствие света, и она не бывает абсолютной: свет есть всегда. Раньше он видел в темноте, его глазам всегда хватало света. Но только переступив порог башни, он понял, чем темнота отличается от тьмы.
Сначала ему показалось, что он попал в океан чернил. Густая и липкая тьма окружала его со всех сторон и ничуть не напоминала темноту, нет, она была похожа на черный туман. Он видел только свой пылающий меч – и больше ничего. Клинок светился ярко, но ничего не освещал – он словно жил сам по себе, отдельно от тьмы, просто существовал посреди этой черной взвеси, и все. Тьма не могла скрыть его, это оказалось ей не по зубам, но зато она не давала зеленому свету излиться в ее нутро.
Сигмону чудилось, что он висит посреди бескрайней пустоты и его окружает лишь бездна, которой нет названия в мире людей. Он представил это себе так ярко, что у него закружилась голова, и тан с ужасом подумал, что сейчас упадет. И будет лететь сквозь тьму – вечно, потому что дна у этой пропасти нет. Старый кошмар грозил обернуться явью. Еще миг – и камни под ногами дрогнут, растворятся в небытии, а ноги провалятся в пустоту.
Камни. Сигмон закрыл глаза и постарался успокоиться. Ноги. Они стоят на камнях. На твердых и надежных камнях, что легли в основание башни. И они никуда не денутся, потому что никакой бездны нет. Есть только старое колдовство и враг, что таится во тьме. Тан сжал кулаки. Правый обожгло огнем – зеленый клинок щедро дарил свою пылающую силу. А левый свело от холода – железная рукоять простого меча остыла, словно клинок лежал на морозе. Сигмон опустил левую руку и почувствовал, как железный меч коснулся камней. Тан ощупал мечом пол – словно слепец, что постукивает посохом по дороге, пытаясь нащупать верный путь. Клинок отозвался глухим звоном, и этот звук вернул тана в мир живых надежнее, чем любая магия.
Сигмон втянул носом холодный
Он сделал первый шаг сквозь тьму. Второй. А потом пошел – медленно, осторожно, словно по тонкому льду, но все же пошел. Туда, где тьма собиралась густыми хлопьями.
Он так и не открыл глаз. Зачем? Все равно ничего не видно. А здесь, за прикрытыми веками, таился хорошо знакомый ему мир, мир Сигмона ла Тойя, в котором он был единственным обитателем. Богом. В этом мире к тану вернулись привычные мысли. Неловкость отступила: закрытые глаза – это только закрытые глаза и не более того. Сердце перестало колотиться бубенчиком шута и гулко бухало в такт шагам, как военный барабан. Сигмон вглядывался в темноту всем телом, вслушивался в нее, впитывал ее дыхание каждым волоском, каждой чешуйкой шкуры чудовища. И он ощущал тьму – ее биение, ее тонкие связи, что пронзали жирные куски тьмы, словно ветвистая грибница. Тан не смотрел, но – видел. Он знал: глаза – это последнее, что понадобится ему в этой тьме.
Легкое биение Сигмон уловил на пятом шагу. Что-то приближалось к нему, содрогаясь как черное сердце, висящее в пустоте. Но когда оно придвинулось ближе, тан понял это – огромный нарыв, что пульсирует от боли. От него исходили волны ужаса, заставляя холодеть от ужаса даже шкуру чудовища. Следом за первым нарывом тьмы появился и второй. Через мгновение их стало больше десятка, и все стремились к Сигмону, как мотыльки, летящие на свет лампы.
Тан не знал, что это. Быть может, вампиры, что прекрасно видят в самой тьме, быть может – древние существа, рожденные колдовством башни, чьи имена давно забыли даже маги. Но зато Сигмон был твердо уверен: это не торжественная встреча. Чудовища собирались пожрать его плоть, уничтожить все до волоска, чтобы больше ничто не напоминало о том, что один из смертных посмел войти в эту башню. Тан знал это. И когда первый нарыв тьмы приблизился на расстояние шага, Сигмон сделал этот шаг и нанес удар пылающим клинком. Потом развернулся и ударил снова. И еще.
Это оказалось не сложнее, чем танцевать с закрытыми глазами. Просто одним это дано от рождения, другим – нет. Сигмон был рожден для подобного танца, танца стали и смерти, танца разрушения. Вернее, только его часть, что таилась под драконьей шкурой, но она оставалась всего лишь кусочком тана ла Тойя, бывшего курьера второго вентского полка. Она не была чужой и незваной гостьей. Она – всего лишь часть характера человека, которому выпала судьба нести на себе чешуйчатую шкуру. И эта часть нашла себе применение. Только и всего.
Сигмон танцевал под неслышную музыку, отбивая такты пылающим мечом и выдерживая паузы холодной сталью. Эльфийский клинок жил сам по себе – рвался в бой, направлял руку, выискивая во тьме врага и нанося удар. Тан вскрывал нарывы тьмы острыми клинками, его ноги скользили по черным камням, и он кружился легко и свободно, как танцор на высокой и ровной сцене. И тьма вокруг него распадалась жирными хлопьями, оседала на холодный пол черной взвесью, чтобы никогда больше не подняться, ни в этой жизни, ни в другой.
Все кончилось так быстро, что Сигмон даже ощутил разочарование, когда прекратился танец. Он снова замер посреди пустоты, пытаясь понять, что произошло. Вслушиваясь в темноту всем телом, он чувствовал, как тьма отступает. Она стала не такой густой и больше не липла к лицу моросью осеннего дождя. И только когда тан открыл глаза, он понял, что изменилось.
Наверху, над самой головой Сигмона, мягко светилось зеленое пятно. Его свет рассеивал тьму подобно восходящему солнцу, что еще не показалось из-за горы, но уже гонит прочь ночную мглу. Все вокруг стало серым. Густые чернила, заполнявшие башню, таяли на глазах. Света было мало, но его хватило, чтобы Сигмон заметил ступеньки, ведущие от его ног наверх – к зеленому пятну.