Война Цветов
Шрифт:
Перед полуослепшими глазами полыхнуло что-то белое, в ушах прокатился гром. Земля дрогнула, точно от удара великанского молота, и Стриди перекатился на живот. Холодный камень под ним и вспышка драконова огня, до сих пор горевшая на изнанке его век, как порез от бритвы, были единственными реальными вещами в свихнувшемся мире.
– Они всех нас убьют! – завопил кто-то. Крик стоял по всей улице, и экипажи разбивались один за другим.
– Это чудовище только что сожгло дом Штокрозы!
– Нам всем конец!
– Это война!
– Мы погибли, погибли, погибли...
Стриди прижался щекой к холодному бетону. Он ничего больше не хотел помнить.
Он
Автобус так и не пришел. Стриди не помнил, почему так вышло, но все разошлись с остановки еще до него. Вернее сказать, разбежались, а одна женщина даже расправила крылья – но видно было, что это ей непривычно, к тому же она плакала в три ручья. Неуклюже взлетев в снежном вихре, она врезалась в стену, упала и больше не поднялась.
Стриди давно уже не видел, чтобы такие большие феи пробовали летать. Наверное, ее что-то по-настоящему расстроило. Надо бы все-таки вспомнить, что, думал Стриди – похоже, такое не каждый день бывает, – но вспомнить не получалось. И он шел, по-прежнему крепко держа свою сумку. Нельзя подводить друзей. Надо надеяться, что идет он в нужную сторону. Пятиконечная улица – вроде бы правильное название, но Стриди не имел понятия, по ней он идет или уже нет. Он пробовал спрашивать дорогу, но все спешили куда-то сквозь серый снег, прикрывая головы и зажимая рты шарфами или рубашками. На его вопросы никто не желал отвечать. Один маленький феришер в деловом костюме, стоя на углу, говорил в раковину, и Стриди спросил его, где тут останавливается автобус до Руин.
– Руины? – Феришер с кожей цвета охры спрятал раковину в карман и засмеялся, точно заплакал. Лицо и костюм у него были грязнее некуда. Уж он-то должен знать дорогу, подумал Стриди, но феришер его разочаровал. – Да почем я знаю, рухни мои половицы? – Он размазал по лбу пот и серый снег, продолжая смеяться. – Три великих дома погибли за один час – Лилия, Нарцисс и Штокроза! Говорят, что и парламент разрушен. Это война! – Он перестал смеяться и разразился слезами – Стриди так и думал, что этим кончится. Чувствительная, должно быть, натура. – Ничем не могу тебе помочь. Говорят, что к заходу солнца хождение по улицам должно прекратиться. Приказ лорда Дурмана. Он так распорядился – и вел себя очень спокойно.
Имя «Дурман» испугало Стриди, хотя он не помнил почему, и другие слова феришера он тоже не совсем понял.
– К заходу? Так ведь ночь уже!
Феришер вытер глаза рукавом, размазав грязный снег еще больше – теперь казалось, будто он в маске.
– Ступай домой! Ступай к своим детям! – Он рысцой припустил по улице и скрылся в клубах бело-серого снега.
– Нет у меня детей, – сказал Стриди, но феришер уже не слышал его.
Стриди пошел дальше. Ему казалось, что идет он уже много часов. Он забыл, какой улицы надо держаться, не смотрел больше на таблички и не пытался вспомнить. Смотреть вообще было тяжело – глаза жгло и легкие почему-то тоже, как после того несчастного случая. Он постоянно спотыкался и падал, а вставать с каждым разом было все труднее. Но он знал, что друзья ждут его, и крепко держался за сумку.
На какой-то узкой улице, где снег шел не так густо и вверху вместо огненных линий виднелись веревки для сушки белья, он залез
Гоблин, который открыл наконец круглую дверцу, ничего не говорил и только смотрел на Стриди широко раскрытыми, испуганными глазами. Внутри спорили о чем-то другие гоблины и слышались знакомые голоса зеркальных дикторов. Дома в Орешнике они встречали Стриди каждый вечер, когда он приходил с поля – еще до того, как его забрали на станцию. Мать любила свой зеркальник. «Он мне вместо компании, – говорила она. – Вместо друга».
Друг. Друзья.
– Помогите мне, – сказал Стриди. Теперь он смотрел на гоблина снизу вверх, потому что лежал, и дышать стало совсем трудно, как будто этот горячий снег окончательно забил ему легкие и жег его изнутри. – Помогите... найти друзей. Они живут... под мостом.
25
МИЛЛИОН ИСКР
Долгие мгновения он ждал, что сейчас начнет гореть.
Слышались далекие крики, и голос хоббани, монотонный, как у ребенка в бреду, докладывал о смертях и разрушениях, но Тео казалось, что он погружен в глубокую, сковывающую тишину.
«Скоро я умру», – зудела единственная связная мысль. Но через некоторое время он понял, что тишина – следствие шока, и на самом деле вокруг очень шумно. После этого самые разные, в основном бессвязные мысли заметались у него в голове, пища и сталкиваясь, как летучие мыши в закупоренной пещере.
«Ты умрешь здесь, в Эльфландии. Вот чего ты дождался. Почему ты не раскусил Пижму раньше? Почему все эльфы были так уверены, что войны не будет? Теперь они все мертвы и чувствуют себя, наверное, довольно глупо». Сквозь все это мельтешение Тео сознавал, что стал участником переломного момента, после которого прошлое будет более ясным. Он мог лишь надеяться – не говоря о том, чтобы верить, – что и будущее со временем прояснится.
Если он доживет.
Пыль стояла кругом, балки трещали, как корабль во время шторма, и Тео постепенно стал понимать, что если он и умрет, то, во всяком случае, не сию минуту. Страшная крылатая тень подожгла не его этаж, а один из верхних. Обломки потолка придавили его ощутимо, но не смертельно – он попробовал пошевелить пальцами ног, и это ему удалось. Долго, однако, ему так тоже не протянуть. Дым уже просачивался из ада, бушевавшего над его головой, – он чувствовал запах чужой, незнакомой гари, не умея распознать, что это горит. Дышать становилось все труднее. Здесь он не выживет, это ясно – остальное туманно и затруднительно.
Тео ничего не видел из-за пыли и не мог распознать на ощупь, что мешает ему шевелиться. Он потер глаза, превратив сухой сор в клейкую от пота кашицу. Пыль, смешиваясь с дымом, висела повсюду. Что-то проползло по его руке, и он с криком отдернул ее, хотя это было смешно – разве может что-то живое сравниться с недавним ужасом расплавленного стекла и едкого, как кислота, пламени? Крик перешел в сухой, надсадный кашель. По нему ползали пыльные жучки, почти идеально круглые – если это, конечно, были жучки. Ножки у них торчали во все стороны. Самые мелкие были величиной с конфетти, самые крупные – с серебряный доллар. Один перелез через другого, и Тео разглядел под пылью золотой блеск.