Война для Господа Бога
Шрифт:
– Так это мы, Бранд, другие. Мы – люди. А дети наши? А правнуки? Знаешь, что такое знатный род, которым каждый шательен так гордится? Это значит, что предок у них был достойный. Герой или полководец великий. Или просто уважаемый и мудрый человек. Понимаешь? Так что если победим мы и шательенов всех сервами сделаем, а сами господами станет, то лет через двести уже их детям придется ошейники снимать и на бунт против наших детей подниматься. А это значит – и сейчас, и тогда кровь будет литься напрасно. Не за Свободу святую, а за то, кому из волков наверху быть и другими волками помыкать, а кому сапоги им лизать и пресмыкаться.
– И что же ты предлагаешь? –
– Не знаю, – вздохнул Трэйт. – Сражаться, конечно, надо. Хотя бы и за то чтобы усадьбы себе отстроить и шательенов в рабство обратить. Однако чтобы действительно победила свобода, а не очередная стая волчья, пусть даже стаей этой мы с вами будем, нужно иное. Свое государство, быть может, законы правильные. Республика, как в Тысячеградье, только без рабов и без навархов тоже. Наварх – тот же король, только богачами избранный. А может, к не государство, а вера другая, чистая, добрая, – не знаю. Думать надо, в общем. И когда говоришь – «за свободу воюю», нужно точно представлять, что ты имеешь в виду. Антийских скакунов на собственном выгуле или всеобщее счастье добра и справедливости. Пока что – мы за антийских скакунов сражаемся с наложницами и усадьбами, а вовсе не за всеобщее равенство и счастье. Вот так то.
– Ну ты загнул, командир, – восхитился Бранд. – Но так даже проще, хотя по-разбойному как-то. Что, Гор, зверь наш полковник, может мыслить, да?
– А то! – подтвердил Гордиан и вспомнил собственных наложниц в дворцах Тринадцатимирья. Может, в чем-то и прав старый дацион. Надо не просто быть наверху, а человеком оставаться.
Сабин же промолчал. Чуть натянув поводья, он немного отстал и потом долго-долго сверлил спину Трэйта странным, настороженным взглядом под сумрачными бровями.
Приблизительно в одном километре от Сабина хмурил брови другой человек. Если, конечно, можно назвать человеком существо, прожившее без малого три тысячи лет и менявшее тела так же часто, как ящерка меняет хвосты. За эти годы кардинал Бургосской курии Амир впервые видел восставших сервов, собравшихся в организованную силу. По большому счету он вообще в первый раз видел восставших сервов. Еще совсем недавно Амир искренне и со всей убежденностью полагал, что такое понятие отсутствует в его лексиконе в принципе.
Серв не мог восстать, ибо хомут обеспечивал абсолютное послушание. Случившееся месяц назад настолько выбивалось из его представлений об устройстве мира, что кардинал до сих пор пребывал в некоторой прострации. Сейчас он стоял на смотровой площадке одного из своих титанических храмов Хепри, ближайшем к месту, где должна была пройти армия рабов, и с недоумением разглядывал движущиеся мимо на большом расстоянии походные колонны. Зрачки и глазные яблоки у Амира были модифицированы, и он мог разглядывать мельчайшие детали на мундирах марширующих сервов-солдат без оптических приборов. В отличие, например, от стоящего рядом викария, пялившегося в подзорную трубу.
Амир тихо ругнулся. Он был не только удивлен, но и сильно раздосадован, если не сказать зол. А злость следовало на ком-то выместить.
– Ну что? – начал он как всегда с малых оборотов. – И как ты объяснишь, что такая прорва сервов шастает по тракту без ошейников?
Викарий оторвался от «подзорки».
– Сложно сказать, монсеньор, – осторожно ответил он и покачал головой. – Известно, что «хомут» можно дезактивировать сильным электрическим
Кардинал опешил:
– Серв-экстрасенс?
– Можно так сказать.
– Ясно… – От удивления кардинал внезапно перестал злиться. – Ну и что? Надеюсь, вы успели проверить обе версии?
– Почти, монсеньор. По первому варианту проверка еще не завершена. Однако второй вариант уже можно считать подтвержденным. Ошейники снимает один из лидеров восстания – некий боец дуэльной школы.
– И нам известно, кто он?
– Так точно, монсеньор. Позвольте, я вам продемонстрирую. – Он показал рукой на лифт, ведущий внутрь храма, к мониторам наблюдения.
Кардинал кивнул, еще раз взглянул на ползущую по тракту ленту Армии Свободы, и они прошли к шахте.
Спустя несколько минут оба оказались в просторном помещении с экраном – комнате космичес-кого наблюдения. Несколько спутников – сателли-тов Медиас Кордис, чьи орбиты были рассчитаны так, чтобы охватывать всю поверхность планеты-сферы, беспрерывно передавали сюда (впрочем, как и любую другую из подобных комнат, имеющихся в каждом храме) информацию обо всем, что происходит на бескрайних просторах Невона-0143.
Спутниковое видеонаблюдение являлось исключительным достоянием церкви. Ни король, ни тем более его сенешали или провинциальные чиновники доступа к подобному уникальному для средневековой планеты техническому ресурсу не имели. Через широко раскрытые очи космических видеокамер на мир смотрели только клерики.
Кардинал уселся в роскошное кожаное кресло оператора, викарий остался стоять. Оба глядели на записи, сделанные со спутника над лагерем восставших почти неделю назад. Кардинал несколько раз прокрутил момент, где Гор снимал хомуты с очередной партии сервов на плацу перед казарменной зоной руцийского лагеря. С тысячи человек разом!
Это впечатляло. Камера не передавала невидимые для человеческого глаза энергетические потоки, но необычность происходящего и взаимосвязь между тысячью расстегнувшихся хомутов и щуплым сервом в епанче консидория была очевидна.
Епанча особенно удивила Амира.
– Надо же, – сказал он, – сосунку от силы лет шестнадцать, а он уже консидорий. Или ему дали накидку бойца за снятие хомутов?
– Отнюдь, монсеньор. Это кажется невероятным, но подросток на экране перед вами – даже не просто консидорий. Он – чемпион Боссонских авеналий текущего года. Лучший боец в категории боев без доспехов.