Война и мир Ивана Грозного

Тюрин Александр Владимирович

Роберт Виппер замечает, что ни одно европейское государство, в том 1566 году, не могло похвастать привлечением столько широких слоев населения к выработке решения по государственным задачам, да еще в чрезвычайных военных обстоятельствах.

Царь Иван IV никогда не пренебрегал народным мнением, более того, во всех ответственных решениях опирался на него. В том числе, в борьбе против феодальных порядков. Не лично царю, а всему московскому государству требовалось обуздание аристократических «вольностей» Это был вопрос жизни и смерти всей страны.

Увы, с конца XVII века верховная власть в России стала удаляться от народа и самостоятельно

решать, что ему нужно, а что нет, полагаясь лишь на мнение элитных групп. Сама по себе парадигма царствования Ивана Грозного стала настолько чуждой для российской элиты, что, при императоре Александре I, она, можно сказать, с высочайщего повеления занялась шельмованием старомосковской государственности.

Карамзин, который у нас первый живописал «ужасы» опричнины, без особых мудрствований пересказывал слова Курбского и западных ненавистников Ивана.

Карамзин, кстати, нашел теплые слова в адрес французской революцию с ее 300 тысячами жертв: «Французская революция – одно из тех достижений, которое определяет судьбы людей на долгие века. Началась новая эпоха: я ее вижу, а Руссо предвидел». Тут прогрессивный западник победил в нем сентименталиста. А вот дремучую феодальную идеологию и кровавые дела князя-предателя Курбского прогрессор Карамзин упорно не замечает. Не видит, что и князь Курбский, и западные пропагандисты был напрямую вовлечены в бескомпромиссную информационно-психологическую войну против московского государства.

Хорошую компанию Курбскому составлял англичанин Горсей, который говорил о 700 тысячах (вот так!) уничтоженных Иваном IV «свободолюбцев» – это при населении всей Московской Руси в 7 млн. человек. Вот он духовный прародитель «свободных и независимых» британских СМИ, которые хорошо умеют пририсовывать нули к числу «жертв тирании» и умело заметают под толстый ковер свои собственные «достижения». Традиция лжи и лицемерия на британских островах – такая же прочная и вечно зеленеющая, как и британский газон.

Горсеевские «семьсот тысяч» находятся на уровне утверждений польского писателя Гейденштейна, что все «московиты предаются содомии» и россказням, перепечатываемым до сих пор в западных энциклопедиях, что Иван Грозный имел тысячу наложниц, а детей от них собственноручно брал и убивал. (Так преломилась в западных фантазиях царская женитьба на Марфе Собакиной, когда невеста царю выбиралась из многих претенденток.) Некоторые многоуважаемые российские историки также отдали долг «невоздержанности» Ивана Грозного, высасывая подробности из того же пальца, что и пан Гейденштейн.

Что уж точно, по любвеобильности Иван Грозный уступал и образцу мудрости царю Соломону, и французским сеньерам, обладавшим скромным правом «первой ночи» в отношении своих крестьянок, и немецким курфюрстам, имевшим в своим маленьких владениях по 300–500 любовниц – почти каждая подданная от 20 до 60 лет попадала в их крепкие феодальные объятия. Задевая совсем уж сакральные чувства западников, замечу, что все отцы-основатели американской демократии, ныне высеченные в камне, при жизни имели целые выводки цветных детей, рассматривая любую женщину на своих плантациях, как свое движимое имущество.

Московское государство в информационной войне XVI века было не субъектом, а объектом; это была молчащая страна. Скажем, на последнем этапе ливонской войны пропагандные службы короля Батория даже обладали передвижными типографиями; в это время книгопечатания в Москве вообще не было.

Некоторые западные

авторы эпохи Грозного, как, например, итальянец Тедальди или француз де Ту, пытались опровергнуть русофобские пасквили. Купец Тедальди писал о сочинении Гваньини, перелагавшего россказни Шлихтинга: «О тех фактах, что написал против Московита и поныне еще живущий веронец Гваньини, он, Тедальди, во время пребывания своего в Московии ничего не видел и не слышал, что им своевременно и было поставлено на вид названному писателю». [43] Сообщал Тедальди и о том, что поляки не пропускают иностранных купцов и европейских мастеров в Россию, мешают русским сблизиться с Европой. А рыцарь де Ту замечает, что в сочинениях Гваньини и Одерборна «больше догадок, чем истины». Итальянец Франческо Тьеполо уважительно говорит о достижениях Ивана Грозного, об освоении русскими земледельцами степных регионов, где ранее господствовали кочевники, об открытии для международной торговли волжского пути. «О доблести его (царя) нет лучшего свидетельства, как выше упоминавшиеся подвиги, в значительной части выполненные им лично… Он… далеко превосходит своих предков, как доблестью и деятельностью». Но такие голоса были, скорее исключением, из правила.

43

Шмурло Е. Ф. Известия Джиованни Тедальди о России времени Иоанна Грозного. Журн. мин. нар. пр., 1891, № 5, стр. 132.

Европейское общество XVI века легко откликалось на русофобскую пропаганду. Как вообще на любую пропаганду ненависти и разделения. Европейское общество, в котором жестокие убийства абсолютно невинных людей были повседневностью, бессовестно хотело перевести стрелки на Восток. Это и есть «очищение» по-европейски. Криками о «московитских ужасах» Европа маскировала свою кровь и грязь, готовясь к роли мирового проповедника. Пора наконец признать, что соседствущая с нами европейская цивилизация была построена на тщательно культивируемом лицемерии и расистском чувстве превосходства над другими культурами.

Прошло почти 450 лет, но и сегодня у Европы все также плохо с совестью, но всё хорошо в области лицемерия. Слово «опричнина» по-прежнему является ярлыком для русофобских фантазий, которые упорно репродуцируются как на Западе, так и в среде нашей западноцентричной интеллигенции, взять хотя бы фильм модного режиссера П. Лунгина «Иван Грозный» или повесть «День опричника» модного писателя В. Сорокина.

Боярский заговор 1567 г

Сыскное дело по заговору 1567 г. пропало таинственным образом, также как и многие другие документы относящиеся к эпохе Ивана Грозного. Не афишировалось оно и самим царем, потому что показывало зарубежным недругам внутриполитическую нестабильность России.

Обычно псевдорики начинают рассказ о заговоре 1567 с конца, с казней, ничего сообщая о предшествующих событиях, о заговоре – таков уж непринужденный стиль этих правдолюбцев.

Однако сведения о заговоре все же сохранились – у польского хрониста М. Вельского, ливонцев Кельха и Геннинга, в рассказах двух перебежчиков, немца Генриха Штадена и польского шляхтича немецкого происхождения Войтеха (Альберта) Шлихтинга.

Если отбросить цареборческую риторику, то Штаден выдает вполне ясную информацию о целях заговора: