Война и мир
Шрифт:
Денисов. Пг'иказания?.. Да ты можешь ли остаться до завтг'ашнего дня?
Петя. Ах, пожалуйста... Можно мне при вас остаться?
Денисов. Да как тебе велено от генерала?
Петя. Да он ничего не велел, я думаю, можно?
Денисов. Ну, ладно.
Петя. Только вы пустите меня в самую главную!.. Василий Федорович! Пожалуйста!
Денисов. В самую главную?.. Пг'ошу слушаться и никуда не соваться...
Петя (Эсаулу). Ах, вам ножик? Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких. Я у нашего маркитанта купил. Очень честный.
Эсаул. Пленный барабанщик. Венсон Босс зовут.
Петя. А можно дать ему чего-нибудь поесть?
Денисов (рассеянно). Можно.
Петя (с чувством). Позвольте вас поцеловать, голубчик. (Целует Денисова.) Bosse! Vincent!
Босс подходит.
Voulez-vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal {Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают.}. (Вынимает из сумки еду подает.)
Босс. Merci, monsieur {Благодарю.}! (Отойдя, жадно ест.)
Долохов (выходит). Давно у тебя молодчик этот?
Денисов. Нынче взяли, да ничего не знает.
Долохов. Ну, а остальных ты куда деваешь?
Денисов. Как куда? Отсылаю под г'асписки! И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека!
Долохов. Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, а тебе-то уж это оставить пора!
Петя. Что ж, я ничего не говорю...
Долохов. Ну этого ты зачем взял к себе? Затем что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их, а они помрут с голоду или их побьют. Так не все ли равно их не брать?
Денисов. Помг'ут? Только бы не от меня...
Внезапно послышался шум движения обозов. Все стихли.
Тихон (появляется внезапно). Французы! В гору выдираются. Вот они!
Денисов. Бг'ать?
Петя. Брать, брать!..
Эсаул. Место удобное.
Денисов. Бг'ать! Пехоту низом болотами... Вы заедете с казаками оттуда...
Долохов бросается вон.
Эсаул. Лощиной нельзя будет, трясина. Коней увязишь, надо объезжать полевее... (Бросается вон.) Денисов (Тихону). Беги, давай сигнал!
Тихон убегает.
Петя. Василий Федорович, вы мне поручите что-нибудь? Ради Бога!..
Денисов. Слушаться меня и никуда не соваться. Лежать в шалаше.
За сценой выстрел.
Сигнал! (Бросается вон.)
За сценой свист казачий. Захлопали выстрелы. Ближе гул. Босс бросается
ничком. Крик за сценой: "В объезд! Пехоту обождать!"
Петя (выбегая из шалаша). Пехоту обождать... Ура-аа!.. (Устремляется куда-то, но тотчас же падает.)
Долохов (появляется). Готов.
Денисов. Убит?
Долохов. Готов.
Темно
СЦЕНА XXVI
В провинции.
Графиня. Соня... Соня... Последние несчастные обстоятельства... Ведь мы потеряли все имущество в Москве... Одно спасение, чтобы Николай женился на Болконской... Разорви свои связи с Николаем, напиши ему!
Соня начинает плакать.
Соня, ты напишешь Николеньке!
Соня. Мне слишком
Графиня. Соня, Сонечка! (Обнимает ее.)
Голоса, плач.
Дуняша (всхлипнув). Несчастье, о Петре Ильиче письмо.
Граф (плача, входит). Петя... Пе... Петя...
Марья вбегает, обнимает Графиню.
Графиня. Наташу, Наташу! Неправда! Он лжет! Наташу! Подите все прочь, неправда! Убили! Неправда!
Граф. Графинюшка!
Наташа (появилась). Друг мой! Маменька!
Графиня. Как я рада, что ты приехал. Ты похорошел и возмужал!
Наташа. Маменька, что вы говорите!
Графиня. Наташа! Его нет больше! (Идет.)
Все устремляются за ней.
Соня (одна). Я жертвую, жертвую. Я привыкла жертвовать собой! Но прежде, жертвуя собой, я становилась более достойна Nicolas! A теперь, теперь жертва в том чтобы отказаться от того, что составляло всю награду жертвы, весь смысл жизни! Я горечь чувствую к вам! Горечь! Вы меня облагодетельствовали, чтобы больнее замучить. Ну что же, я жертвую!
Темно
СЦЕНА XXVII
Чтец. О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого распоряжения. Партия эта 22 октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Из 330 человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста.
Пленные еще больше, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли на что-нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерзли и отставали дорогой, которых велено было пристреливать, это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
Ночь. Привал. Костер. У костра лежит Пьер, босой и оборванный, и Платон
Каратаев, укрывшись шинелью.
Каратаев (бредит). И вот, братец ты мой... И вот, братец ты мой...
Пьер. Каратаев! А, Каратаев!.. Что? Как твое здоровье?
Каратаев. Что здоровье? На болезнь плакаться, Бог смерти не даст. (Бредит.) И вот, братец ты мой, проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге.
Пьер, махнув рукой, отворачивается от Каратаева.
Как следовает покоряется, худого не делает. Только у Бога смерти просит. Хорошо!.. И вот, братец ты мой, стали старика разыскивать. Где такой старичок безвинно-напрасно страдал? От царя бумага вышла! А его уже Бог простил - помер! Так-то соколик! (Тихо стонет.)