Война и причиндалы дона Эммануэля
Шрифт:
– Его вина в том, что он должен был знать! – рявкнул Франко. – И с чего ты решил, что он ничего не знал? Это он так говорит, а его слова ничего не стоят, потому что он боится умереть!
Генерал Фуэрте не выдержал:
– Я? Я боюсь смерти? Сеньора Ремедиос, позвольте ваш револьвер! Я вышибу себе мозги, и вы все поймете, что я не побоялся сказать правду и не испугался смерти! Дайте пистолет!
Ремедиос медленно поднялась и, помешкав, рукояткой вперед протянула генералу револьвер. Фуэрте взял его, оглядел и перебросил с ладони на ладонь, будто взвешивая.
– Это армейский, –
– Нет, – улыбнулась та. – Он его бросил, когда ноги уносил.
Генерал ответил кроткой улыбкой и огляделся, точно прощаясь с миром, со всеми его горестями и красотами. Взглянув на солнце, проговорил:
– Подходящий денек для смерти. Хорошо, что нет дождя.
Генерал поднял револьвер и навел его на крышу хижины Ремедиос. Партизаны тотчас вскинули винтовки и прицелились в Фуэрте – все разом решили, что он сейчас рискнет прорваться с боем. Генерал опять кротко улыбнулся, закрыл глаза и приставил револьвер к виску. Некоторое время стоял неподвижно, а потом зачарованные ужасом партизаны увидели, как напрягся его палец на спусковом крючке. Затем генерал вдруг открыл глаза и сказал:
– Прошу прощения, но я забыл исповедаться. Пусть отец Гарсиа исповедует меня. Нельзя же мне умирать с неотпущенными грехами.
Всем полегчало, все рассердились.
– Гарсиа! – рявкнула Ремедиос. – Исповедуй его, только поскорее, а то солнце нас всех тут прикончит!
Генерал опустился на колени.
– Отче, – проговорил он, – отпусти мне мои грехи, ибо грешен я и в делах, и в помыслах…
– Полагаю, в данных обстоятельствах детали можно опустить, – перебил Гарсиа и начертил пальцем на лбу генерала крест. – Absolvo te. [38] Иди, сын мой, и боле не греши. – Он нагнулся и прошептал Фуэрте на ухо: – Оставайтесь так.
38
Отпускаю тебе грехи (лат.).
Гарсиа деловито направился к своей хижине, а генерал так и стоял на коленях под палящим солнцем, склонив голову. Гарсиа появился с кукурузной лепешкой, жестяной кружкой и бутылкой. Указательным пальцем нарисовал на лепешке крест, что-то пробормотал, отломил кусочек и деликатно положил генералу на язык со словами:
– Дадено тебе тело Христово. Вкуси его в память о нем.
Фуэрте втянул язык и с трудом проглотил. Кое-кто из партизан перекрестился.
В жестяную кружку Гарсиа отлил из бутылки немного рому и осенил ее крестным знамением.
– Кровь Христова, что была пролита за тебя. Испей ее в память о нем.
И снова некоторые партизаны перекрестились. Гарсиа простер руку над головой Фуэрте, и генерал явственно ощутил целительное тепло, что исходило от руки. После краткой молитвы Гарсиа взглянул на генерала и сказал:
– Упокойся с миром.
– Благодарю, отче. – Генерал поднялся с колен. Он расставил пошире ноги, снова закрыл глаза и медленно поднес револьвер к виску. Не колеблясь, надавил на спусковой крючок; Гарсиа в это время делал отчаянные знаки Ремедиос, чтобы
Генерал Фуэрте давил на собачку и вспоминал такие далекие занятия по огневой подготовке: «Нажимать плавно, без рывка! Тянуть, а не дергать!» Припомнился низенький капрал, обучавший их обращению с оружием. «Вот боек, вот патронник, вот затвор. Оружие должно содержаться в идеальной чистоте, иначе заклинит, или ствол разнесет, и вам оторвет яйца к чертям. Буду ежедневно проверять ваше оружие. Если окажется грязнее монашкиного исподнего, оторву вам яйца сам!»
Душа генерала наполовину рассталась с телом, но внезапно вскочила обратно. Ничего не произошло – только щелчок. Озадаченно взглянув на револьвер, генерал оттянул фиксатор барабана. Замершие в напряженном ожидании партизаны удивленно загалдели.
Фуэрте с укором посмотрел на Ремедиос:
– Он не заряжен. И вы заставили меня через все это пройти… Зачем?
– Я не варвар, у меня нет ни малейшего желания смотреть, как кто-то вышибает себе мозги. – Ремедиос улыбнулась. – К тому же я не идиотка, чтобы грохать по столу заряженным револьвером дулом к себе, и не такая дура, чтобы дать пленнику оружие с патронами. Соблаговолите поверить, у меня все-таки есть немного ума.
Генерал криво улыбнулся, а Ремедиос забрала у него револьвер и стукнула им по столу.
– Сейчас все разойдутся, сядут где-нибудь в теньке и обсудят, виновен или не виновен. После сиесты вернетесь и доложите суду. Не забудьте назначить старшину присяжных.
Партизаны толпой побрели в тень огромного кешью, где углубились в жаркую дискуссию. Гарсиа повел Фуэрте в хижину, служившую тому ненадежной тюрьмой, и генерал сказал:
– Ваш ром – ужасная гадость. Я чуть не подавился. Гарсиа улыбнулся:
– У крови вкус не лучше, друг мой. Не забывайте, вы пили кровь.
– Как сладко было почти умереть, – проговорил генерал. – Я это навсегда запомню.
Суд вернулся, и Фуэрте вывели снова.
– Какое ваше решение? – спросила Ремедиос у старшины присяжных, бывшего тракториста из Асунсьона.
– Мы порешили, он вроде бы виновен, но вроде как не виновен, – ответил тот, смущенно ухмыляясь и почесывая голову.
Ремедиос возвела взгляд к небесам и побарабанила пальцами по столу.
– Немного толку от такого решения, – медленно сказала она, подчеркнув «немного».
– А вот так мы порешили, – несколько осмелел старшина. – Вроде бы виновен и вроде как не виновен, такое будет наше решение. Но мы не хотим, чтоб его расстреляли. Мужик он настоящий. Мы не желаем, чтобы такой храбрый парень сдох, как собака.
– В таком случае объявляю приговор, – заявила Ремедиос. Она обернулась и посмотрела на генерала, который слушал речь старшины, удивленно приподняв бровь. – Генерал Фуэрте, вы признаны «вроде бы виновным» и вместе с тем «вроде как не виновным». На основании «вроде как не виновен» я отменяю смертный приговор. А на основании «вроде бы виновен» приговариваю вас оставаться под стражей, пока я не придумаю, что с вами делать. Суд окончен. Нужно подготовиться к возвращению Глории, Томаса, Рафаэля и Гонзаго с еще одним пленником. Он составит генералу компанию.