Война и причиндалы дона Эммануэля

де Берньер Луи

– Позаботьтесь о ней, капитан.

Рохас отдал честь и вышел из кабинета. Мария лежала в стойле на боку, рядом на соломе – послед и четыре черных меховых комочка. Ослица поднялась на ноги и принялась вылизывать свое потомство. Капитан смотрел, и мозг военного отказывался верить тому, что воспринимали глаза и уши: поразительно крупные черные котята пищали, прося молока. Капитан осознал чрезвычайность ситуации: котятам до сосков Марии не дотянуться, ибо кошки сосут лежа, а ослицы кормят стоя. Радуясь, что перед ним наконец проблема, которая легко преодолевается быстрым решением и настойчивостью, капитан поспешил в лавку и вернулся с бутылочкой для младенцев. Стараясь не запачкать брюки, он аккуратно встал на колени и принялся опасливо доить Марию. Та фыркнула и его отпихнула. Капитан успокаивающе почмокал губами, поцокал языком, как, бывало, делал генерал Фуэрте, и Мария дала молоко. Скрупулезно разделив его по справедливости, Рохас покормил котят; его очаровали

их закрытые глазки, беспомощность, хвостики-обрубыши, трогательное мяуканье и большие шелковистые уши. Совесть не позволяла ему оставить детенышей на попечение Марии, и он перенес в стойло свою походную кровать, чтобы кормить котят днем и ночью через каждые два часа. Забота о малышах так увлекла Рохаса, что конторские девушки, теперь носившие ему лимонный сок с чанкакой или документы на подпись в стойло, прозвали его «капитан Папагато [49] ». Апатия и депрессия уступили место неземному покою в душе капитана; кошки подросли, стали размером с пуму, и он повсюду брал их с собой; они мягко ступали рядом, точно собаки. Резвясь и борясь друг с другом, они перевернули в квартире капитана Рохаса все вверх дном, а он заказал четырехспальную кровать, чтобы всем хватало места. Еще он подал прошение о смене фамилии на Папагато и впоследствии с гордостью носил имя, первоначально данное в насмешку. Капитан безгранично властвовал над девушками-секретаршами, поскольку те необъяснимо трепетали пред огромными желтоглазыми кошками, а других вальедупарских девушек зачаровывало таинственное взаимопонимание между ним и зверьми. Капитан Папагато распорядился приделать к громадной кровати еще одно спальное место; он был уверен, что никому на свете удача так не улыбалась.

49

Кошкин папа (исп.).

Фигерасу повезло меньше; после трех месяцев лечения от обычной гонореи и барранкильского сифилиса его с бригадой вновь откомандировали на театр военных действий, уведомив, что ждут конкретных и впечатляющих результатов. Боязливо, гораздо неспешнее, чем требовали меры предосторожности в военной обстановке, колонна грузовиков двинулась к месту прошлых поражений и как можно неприметнее встала лагерем в саванне, в трех километрах от Чиригуаны. Фигерасу пришлось выслать дозоры, но те вернулись ни с чем, рассказав лишь, что население заходится в безудержном хохоте, а вся округа кишит кошками.

– Это я и сам знаю, – буркнул Фигерас. – Они постоянно путаются под ногами, а их чертово мурлыканье не дает уснуть.

Педро сообщил Аурелио, что солдаты вернулись, а тот рассказал Ремедиос. Безопасными тропами индеец провел партизан через джунгли, и отряд прибыл в селение за два дня до намеченного Фигерасом выступления. Ремедиос передала Серхио небогатые пожитки Федерико и обняла.

– У тебя был замечательный сын, – сказала она. – Нам всем его очень не хватает.

Серхио вздохнул.

– Я тоже по нему скучаю, но он ко мне приходит во сне. Аурелио говорит, он там женился и очень счастлив.

Ремедиос, гордая атеистка, марксистка и материалистка, вздохнула про себя от сострадания к предрассудкам крестьянина, и ответила:

– Очень рада это слышать.

Генерала Фуэрте привели на веревке, обвязанной ему вокруг пояса. Он так хандрил, что уже два месяца без крайней нужды не разговаривал и не двигался. То и дело проваливался в сон даже стоя, и Гарсиа, полагавший, что генерал фактически умер, отслужил по нему заупокойную мессу, хотя все органы генеральского тела пока исправно функционировали. Фуэрте превратился в бессловесную диковину, вроде старой картины, которую никто больше не рассматривает. Франко, утомившись тащить генерала, намотал веревку ему на пояс, а конец сунул в руки. Генерал шел за Франко, точно робот, и сам себя вел на веревке. В поселке Франко вбил в землю здоровый кол и веревку привязал. Генерал медленно ходил по кругу, пока окончательно не замотался вокруг кола, и все дальнейшие события просидел в ступоре; две кошки мурлыкали у него на коленях, одна устроилась на плечах.

В тот вечер все заметили, что кошек лихорадит: они метались, царапали когтями стволы деревьев, лазали по крышам. Собаки прятались под столы, а лошади, ослы и мулы ржали на лугах, бесцельно скача туда-сюда.

– Что-то будет, – сказал Педро.

– Правильно, – ответила Ремедиос. – Сражение, что навсегда останется в людской памяти. Животные чуют запах смерти.

Ремедиос, Педро, Мисаэль, Хекторо и Хосе собрались на совет – выработать стратегию и тактику. Ремедиос предлагала изводить военных короткими нежданными атаками в обычной партизанской манере. Мисаэль считал, нужно вести оборонительные бои с баррикад и укреплений поселка, а Хекторо склонялся к стремительной кавалерийской атаке на заре, предлагая вооружить всадников главным образом мачете. Мисаэль говорил, что теперь, с двумя пулеметами, легче

легкого скосить солдат, когда те выйдут на открытое пространство. Ремедиос утверждала, что, по ее плану, они дезорганизуют противника, смогут держать его в постоянном напряжении и постепенно сломить сопротивление, не подвергая себя опасности. Хекторо заявлял, что можно просто порубить спящего врага на куски. Отказываться от своего плана никто не хотел, все заспорили, что грозило уничтожить их союз еще в колыбели. Слова попросил Хосе.

– Послушайте, – сказал он, – все планы хороши. Все и надо использовать.

– Как это? – в один голос спросили Ремедиос и Хекторо.

– А вот как, – ответил Хосе и поманил всех на улицу. Там он принялся чертить в пыли прутиком – дело нелегкое из-за молниеносных кошачьих нападок на мелькавший кончик.

– Вот, – говорил Хосе, – это поселок, а здесь – баррикада. На ней два пулемета с пулеметчиками и заряжающими, и, кроме них, в поселке никого. – Он прочертил еще линию, а Ремедиос нагнулась и отогнала прыгнувшую кошку. – Тут сбоку, – продолжил Хосе, – партизаны Ремедиос, они обеспечат перекрестный огонь на открытом пространстве и будут коротко атаковать с фланга, пока пулеметы перезаряжаются. Хекторо, ты соберешь лошадей, мулов и ослов и с кавалерией зайдешь солдатам в тыл. Неважно, если всадников не хватит. Держись на расстоянии, чтоб не заметили. Когда перебьем солдат и останутся те, что залегли или отступают, пулеметы и Ремедиос прекращают огонь, а ты атакуешь сзади и рубишь солдат на куски.

– Здорово! – воскликнул Хекторо.

– Великолепно! – Ремедиос потрепала Хосе по плечу. – А почему ты решил, что они атакуют в лоб? Могут что посложнее придумать.

– Не могут, – ответил Хосе. – Ими тот жирный командует. Он трус и дурак, он сделает, как попроще. К тому же он не знает, что у нас тут партизаны, и про пулеметы не знает. Он собирается захватить маленький поселок, где у жителей только ружья и мачете. Я уверен, он не ждет, что мы будем готовы к его приходу. Ясно, что они атакуют как проще и быстрее.

– Если сработает, – восхищенно сказала Ремедиос, – тебя надо переименовать в Боливара.

– Сработает, – ответил Хосе. – К тому же у меня припасен маленький фокус с пулеметами. Я у боливийцев научился, когда они воевали с Парагваем из-за Чако. [50]

Хекторо, отбыв на следующий день с кавалерией, сделал большой крюк по саванне, чтобы выйти военным в тыл. Он запретил разводить костры, вообще зажигать огонь и лично обошел лагерь с проверкой. Наутро он увидел, как Фигерас что-то говорит офицерам, и те потом расходятся инструктировать солдат. Хекторо оставался на своем наблюдательном посту, пока не увидел, что бригада клином выдвинулась вперед, а затем рассыпалась веером. Тогда он бегом вернулся к всадникам и послал мальчонку верхом на лошади предупредить жителей поселка о близящейся атаке.

50

Гран-Чако – область в центре Южной Америки, главным образом на территории Боливии, Парагвая и Аргентины. Речь идет о Чакских войнах (1928–1929 и 1932–1935), которые начались после того, как в 1928 г. в Чако были обнаружены признаки нефтяного месторождения.

Выдвижение к противнику измотало солдатам нервы, однако сюрпризов не преподнесло, и теперь солдаты, задыхаясь от пыли и утопая в водопадах пота, раздраженно пинали кошек, которые путались под ногами, играя со шнурками ботинок.

Цепь атакующих остановилась на краю скошенного поля, полковник Фигерас вышел вперед и в бинокль осмотрел поселок. Он испугался, увидев баррикады и укрепления, но потом расслабился: кроме кошек, в поселке ни души. При наличии двух тысяч солдат и в отсутствие защитников имеются приличные шансы уцелеть в этом бою, решил Фигерас. Он отошел в арьергард, чтоб уж наверняка, и дал команду примкнуть штыки и наступать. Бригада беспечно двигалась по выжженному полю, и тут Хосе на баррикаде приподнялся и выпустил пулеметную очередь. В пехотной цепи образовалась просека, и солдаты кинулись на землю. Хосе прекратил огонь и заорал во весь голос:

– Кто-нибудь! Скорее сюда! Пулемет заело!

Наступавшие вскочили и бросились в атаку, но тут заговорил второй пулемет, открыл огонь Хосе, а с фланга ударили партизаны. Невероятный огневой смерч кружил и швырял солдат. Все было кончено в полчаса. Оставшиеся в живых притворялись убитыми; среди них был и Фигерас, успевший прыгнуть в оросительный канал. Он лежал неподвижно, а затем отчаянно уполз.

Когда пулеметы смолкли и партизаны прекратили огонь, две сотни выживших, побросав оружие, кинулись назад к лагерю, но были опрокинуты, смяты и растоптаны мчавшимися навстречу мулами и ослами. На тех, кто пытался подняться, налетели жители поселка во главе с Хекторо; и мужчины, и женщины в упор разряжали в солдат револьверы, ударами мачете крушили головы и руки. Спешившись, Хекторо невозмутимо шел среди побоища и перерезал глотки всем, кто подавал признаки жизни. Плюнув в каждого, он цедил сквозь зубы: